Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
До поры до времени вражеское командование не пускало их в дело, надеясь остановить наши танки на пути к перевалу другими средствами. И когда японцы убедились, что ничем другим их остановить нельзя, решили использовать камикадзе.
По словам солдата, они готовы были отдать жизнь за императора, но в течение четырех суток без сна и отдыха убегали от нас с минами в руках, и так выбились из сил, что уснули, не дождавшись подхода колонны.
Правда это или нет — не мне судить. Но нам тогда не очень верилось, что этим солдатам так уж хотелось отдать жизнь за императора.
До рассвета стоим на месте,
Под Солунью минуем следы большого боя, который здесь вела гвардейская дивизия нашей армии. Впервые видим подбитые японские танки. Смотрим на них не без интереса: нет, не чета нашим Т-34!
Здесь же, в долине, предстает перед глазами противотанковая батарея японцев, в полном смысле раздавленная танками. Около пушек — посеченная пулеметным огнем орудийная прислуга, невдалеке мечутся испуганные кони. Видно по всему, что бой тут закончился недавно.
Лейтенант Гусев говорит, что соседи опередили нас и вышли к городу по параллельной дороге. Их передовой отряд вместе с танкистами генерала Кравченко овладел также и станцией Учагоу — конечным пунктом железной дороги, идущей сюда из Мукдена.
Вечером накоротке проводятся партийные и комсомольские собрания. Повестка дня одна: прием в партию и в комсомол наиболее отличившихся в боях.
Даже не верится, что Большой Хинган уже позади. По дорогам движутся пока еще небольшие колонны пленных. Идут под командованием офицеров. На лицах солдат — невыразимая усталость и апатия. У каждого за поясом — маленькое махровое полотенце. То один, то другой берут эти полотенца, снимают каскетки, вытирают лица, с каким-то равнодушием глядя на нас, и снова идут в одном направлении с нами. Впереди и сзади каждой колонны — наши автоматчики.
— Это от китайцев их охраняют, — говорит Сивков. — Мне автоматчики на той остановке говорили.
Что ж, быть может, и так. У китайцев с оккупантами свои счеты. Теперь встречаем и китайцев. Они толпами стоят около дорог, поднимая вверх большой палец правой руки, дружно кричат:
— Шанго! Шанго! Шанго!
На языке населения этих провинций это что-то вроде «хорошо».
Идем по дороге, по которой уже прошли наши войска. Это немного расхолаживает. Политработники на стоянках информируют нас об обстановке, предупреждают, чтобы не притупляли бдительности.
Они правы. Известно, что многие японские части под ударами наших войск, образно говоря, «уступили» нам дорогу на Хингане и скрылись в горах для нанесения ударов по колоннам, следующим за передовыми отрядами. Кое-где они уже произвели такие внезапные нападения, есть потери.
Стоя на подножке нашей движущейся машины, заместитель командира батальона по политической части говорит:
— Не забывайте, что мы пока перевалили лишь через Хинган. За ним новые укрепления японцев вплоть до самого Мукдена. Война не окончена, товарищи. Не окончена!
Проверяем оружие, считаем патроны. Мы по-прежнему далеко от наших тылов и можем рассчитывать лишь на собственный запас.
Для истории официальная капитуляция империалистической Японии — 2 сентября 1945 года, когда
Для нас, солдат Красной Армии, она совершилась гораздо раньше.
Утро 15 августа застает нас в восточном предгорье Большого Хингана, километрах в ста от городка Таонань. Это, пожалуй, была первая ночь с начала военных действий, в течение которой нам разрешили отдыхать. Льет дождь, да еще какой! Мы натягиваем брезенты на кузова машин, пытаемся хоть как-то укрыться от холодных струй, но это мало помогает. Так, мокрые, продрогшие, мы проводим эту относительно спокойную ночь. Непрерывные дожди причинили нам всем впоследствии немало хлопот, когда был предпринят бросок на Харбин и Мукден. Но это было после, когда военные действия фактически закончились.
По небу, разбиваясь о кромки скалистых вершин, ползут тяжелые, как утюги, тучи. Часовые полевого караула, помощником начальника которого назначен я, мокнут под дождем в гремящих при каждом движении плащ-палатках. Караул — рядом с палаткой штаба батальона. Там радиостанция. Вхожу бочком к радистам, присаживаюсь на дрова и вдруг слышу голос в наушниках, лежащих на рации:
— Радисты Красной Армии, передайте своим командирам, что император Японии отдал приказ о капитуляции японской армии. Повторяю...
Радист надевает наушники, слушает повторение, его лицо расплывается в улыбке.
— Товарищ майор, — будит он комбата.
— Что? — спросонок спрашивает тот.
— Японцы капитулировали...
— Что?! — шинель летит на пол, майор вскакивает. — Кто сказал?
— По радио слышал. Какая-то станция на русском языке открытым текстом дает.
— Тише. Ну-ка разбуди замполита.
Два майора решают, как быть, и приходят к единому мнению: поскольку это сообщение передано неизвестной нам радиостанцией, его во внимание не принимать. Не исключена и провокация с целью притупить нашу бдительность.
— Вы ничего не слышали, — говорит нам с радистом командир батальона. — Об этом сообщении знаем только мы четверо. И если проболтаетесь — пеняйте на себя. Только от командира передового отряда мы можем получить официальное сообщение. Ясно, товарищи сержанты?
Действительно, днем раньше император Хирохито отдал приказ о капитуляции Японии, но он имел чисто декларативный характер. Квантунская армия не прекращала боевых действий.
По-прежнему стоим на месте. Меня так и распирает от услышанной новости, хочется под «величайшим» секретом поделиться ею хотя бы с командиром взвода, но вдруг в самом деле провокация?
На другой день робко проглядывает бледное солнце. Мы рады и такому. Хоть малость согреемся. Но греться солдатам приходится за чисткой оружия, материальной части машин, имущества связи. Когда эта работа заканчивается, поступает распоряжение приводить в порядок себя.
И это нужно. За время марша по Монголии в район трех колодцев и боев на Хингане мы изрядно обтрепались.
Командир взвода проверяет оружие, патроны и гранаты, которые у нас по-прежнему на строгом счету, затем приказывает вычерпать воду из окопов для круговой обороны. Они сплошь залиты водой. Приступаем к работе, Очень скоро над нашими спинами уже курится парок: гимнастерки начинают высыхать.