Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие повести
Шрифт:
Строгановы сидели далеко, на Урале, но их доглядчики рыскали по городам и селам Московского царства и даже по таким местам, где до них не ходил никто.
Из своего камского далека Строгановы заметили Брюнеля в ярославской тюрьме. Их длинные руки отворили тюремные двери, Брюнель вышел на свободу и сделался строгановским приказчиком.
Тогда Строгановы снарядили его в Мангазею. С кормщиком–помором Брюнель, смелый человек, проплыл морем Печорским, урочищем Югорский Шар и Нарзомским морем'. Так он оказался счастливее капитанов Виллоуби, Стефана Бэрроу, Пита и Джекмена и первый из иностранцев увидел Обскую губу, по которой
Сюда не добрались еще воеводы и пристава. Тут, на реке Тазе, стояли острожки, срубленные поморами–промышленниками и беглыми людьми. Эти люди вели торг с ненцами, попутно собирали с них ясак. Пахло тюленьим жиром и дикой гусятиной. Охотники раскладывали на берегах шкуры, добытчики — кость и рыбу. Торгующие опорожняли корцы с горячим вином.
Вверх по реке простиралась громадная богатая страна.
Брюнель встретил на торгу людей с тючками, в которых было все: ножи и топоры, бусы и оловянные ложки, железные зеркальца и порох.
Люди с тючками бойко сбывали дешевый заморский товар, а в тючки к себе упрятывали лис, куниц, соболей, горностаев.
Вольная Мангазея на Тазе–реке за Обью была уже златокипящей.
Поразительную вещь узнал Брюнель: выходило, что люди с обиходным товаром тоже от Строгановых. Тоже — как и он.
8
Никакой татарский мурза Спиридон не зачинал рода усольских вотчинников.
Он пошел, этот род богачей, от крестьянского или посадского, скорей всего новгородского корня.
Были купцами, верно, с тугой мошной, если, по легенде, Лука Строганов в самом деле выкупил в 1445 году [24] Василия Темного, внука Дмитрия Донского, из казанского плена. Но все же только купцами, а время от времени род Строгановых опять порождал и тощие, крестьянские ветви. После покорения Новгорода Иваном Третьим Васильевичем о гостях Строгановых больше не слыхали в вольном городе. Они бежали, но, сметливые и решительные, сразу скакнули широко. В книге «Описание новые земли Сибирского государства» об этом сказано так: «А тот мужик Строганов, породою новгородец, посадской человек, иже от страха смерти и казни великого государя царя Иоанна Васильевича всеа Русии самодержца из Новаграда убежал со всем домом своим в Зыряны, сиречь в Пермь Великую».
24
Южная часть Карского моря.
Около Устюга и Соли Вычегодской в начале шестнадцатого века снова возникли Строгановы. 9 апреля 1517 года великий князь Василий Иванович дал грамоту на соляной промысел сыповьям Федора Строганова, внукам Луки — Степану, Осипу и Владимиру. То были старшие братья Аники, а самому Анике шел тогда девятнадцатый год.
Но младший Аника далеко обогнал и братьев, и всех прочих Строгановых, предков своих, — так обогнал, что на триста лет стало пословицей: «Богат, как Аника Строганов».
Он начал уже стариться, ему стукнуло шестьдесят, когда вышло его дело. У него выросли помощники, любимые сыновья от второй жены Софьи — Яков (отец Максима) и Григорий (отец Никиты).
По отцову указу Григорий поставил в Москве, перед царскими приставами, щедро задаренными, пермитина Кодаула. И Кодаул, запуганный насмерть
Так добились Строгановы в 1558 году грамоты Грозного:
«Се яз царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии пожаловал есми Григория Аникиева сына Строганова, что мне бил челом а сказывал, что–де в нашей вотчине ниже Великие Перми за 80-т за 8 верст по Каме реке, по правую сторону Камы реки, с усть Лысвы речки, а по левую деи сторону реки Камы против Пызновские курьи, по обе стороны по Каме до Чюсовые реки места пустые, лесы черные, речки и озера дикие, острова и наводоки пустые, а всего деи того пустого места 146 верст».
Земли было 3415840 десятин. Он получил ее, Аника, так, здорово живешь, по челобитью Григорьеву и по лжи Кодауловой, и она была не пуста, на ней издавна жили люди, охотились, ловили рыбу, сеяли хлеб, платили пошлины и тоже, как Аника Строганов, варили соль. Они и отцы их первые пришли в глухие места, срубили лес, чтобы поставить жилье. Были свободными, но теперь — со всем своим добром — стали Аникины. Вот как пачал он.
Он ставил варницы там, где сочились соляные рассолы. Яма, выложенная камнем, служила печью, а из деревянного ларя рассол стекал в црены, железные ящики–сковороды, висевшие на столбах. Люди стояли у цренов; соль проедала одежонку и кожу на теле, язвы не заживали. Работали с восхода до заката, осенями вставали затемно и ложились ночью. Приказчики покрикивали на крещеных: «Эх, работнички, радейте хозяина для!» Соль дорога, мужицкий хлеб с мякиной дешев.
Дозволил царь созывать людей неписьменных и нетяглых, а письменных, тяглых и беглых боярских людей, буде забредут они в камские места, велел хватать и отсылать господам их.
Аникины люди спускались в шахты–колодцы. В раскаленных горнах клокотало железо. На склонах гор, в сланцах, желтели медные кристаллы. Аника, не раздумывая, сам завел у себя все, как у царя; и железное, и медное, и оловянное литье. Он лил свинцовые пули и делал порох.
Приказчики его рыскали по Руси, зазывали на Каму новых подданных. Где тут разбирать, тяглый ли, «письменный» ли человек или даже беглый холоп? Всем находилось место.
А воры еще ниже гнутся в земляных колодцах, еще теснее льнут в прожженных портах к горнам, крепче стоят в сторожевых башнях, у чугунных пушек: знают воры — некуда им податься от камского владыки–благодетеля.
«… А что будет нам Григорей по своей челобитной ложно бил челом, или станет не по сей грамое ходитн или учнет воровати, и ся моя грамота не в грамоту».
И за царской подписью приписи дьяков Петра Данилова и Третьяка Карачарова, да окольничих Федора Ивановича Умного и Алексея Федоровича Адашева, да казначеев Федора Ивановича Сукина и Хозяина Юрьевича Тютина. И на шелковом шнурке — красная печать.
Он не платил в казну оброков с соли и рыбных ловель, ни ямских денег, ни податей. Ходил по своей земле в мужицком армячишке — жилистый старик с суровым лицом угодника, строил не покладая рук, считал копейки.
Он был жив еще, когда в 1568 году по челобитью другого сына, Якова, от царя снова подвалило счастье — новые 4 129 217 десятин.
Так неслыханно росло Аникино богатство. Он умер через два года в ангельском чине в городке Сольвычегодске. И грамота царева так и не стала «не в грамоту».