Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943.
Шрифт:
– Вы, немцы, сильны, потому что объединены и у руля у вас сильный человек. В этом мы вам завидуем. Но вы сильны только в массе. Вы сражаетесь как дьяволы, но каждый в отдельности делает это без твердой убежденности. Он воюет только потому, что научился подчиняться приказам.
Позднее, когда мы растянулись на своих матрацах, Шейх проворчал:
– Несчастные придурки, добровольно ввязываются в эту передрягу просто ради интереса!
Я сказал, что они – настоящие идеалисты.
– Да, полагаю, что можно на это и так посмотреть.
Азартные игры были, конечно, запрещены. Если бы нас застукали, все деньги со стола, до последнего пфеннига,
– Опять азартные игры, вы, лицемерные ублюдки! – проревел он, и его лицо стало красным. – Хоть раз поймаю вас с поличным! – Затем он обжег взглядом Шейха. – А что ты, бог ты мой, делаешь здесь? Разве ты не с первого этажа?
Шейх был так смущен, что на этот раз присутствие духа подвело его; он даже запинался. Казначей был просто взбешен, потому что поднимался по этим лестницам впустую, и сейчас выпускал пар.
– Как ты со мной разговариваешь? – набросился он на Шейха. – Стоять смирно! Ты, похоже, не знаешь, как уважать офицера.
Хотя он был всего лишь чертовым писарем, но имел офицерское звание и делал особое ударение на этом магическом слове «офицер». В ответ Шейх все время говорил «так точно» и «никак нет», хотя внутри у него все кипело.
– Марш на свое место! – проорал пузатый.
Шейху было не по себе при виде соседей по комнате, злорадно смотревших снизу на него, спускавшегося по лестнице. Он думал только о мести.
– Погоди у меня, – сказал он. – Я рассчитаюсь с этим ублюдком, даже если это будет последним, что мне останется сделать.
Спустя несколько дней он именно это и сделал. Это была уникальная месть. Только такой человек, как Шейх, мог додуматься до подобного.
Сука Сента была чистокровной восточноевропейской овчаркой; казначей просто обожал это животное и разговаривал с ней так, будто она была человеком. Шейх узнал, что у Сенты течка. Затем началась потеха. Все, что было нужно для того, чтобы осуществить его зловещий план, это найти кого-нибудь, кто умел говорить по-русски. Вскоре нашелся человек, который с радостью согласился помочь. Оба они выглянули из окна нашей комнаты и окликнули проходившего мимо молодого украинца. Они перекинулись парой слов, юноша почесал голову, получил табак, предложенный ему Шейхом, и пошел усмехаясь.
Через час парень вернулся. Он тащил за собой на поводке упиравшегося шелудивого пса.
– Это то, что надо, – сказал Шейх со знанием дела. – Самая прекрасная дворняжка, какую я когда-либо видел.
Он побежал в комнату казначея, где обычно запирали Сенту. Ключ торчал снаружи. Сента выскочила, виляя хвостом и бегая вокруг, ласкаясь к своему освободителю.
– Пойдем, милая, – сказал Шейх. – Почему бы тебе не порезвиться хоть разок!
Суке не нужно было повторять дважды, так же как и дворовому псу. Когда он ее почуял, его уже ничто не могло удержать. Украинец отпустил поводок, и пес прыгнул к Сенте. Теперь Шейх бросился в кабинет казначея.
– Скорее, господин офицер! – крикнул он. – Ваша сука! Она может попасть в беду!
Казначей выскочил на улицу, тяжело дыша и отдуваясь.
– Сента! Ради всего святого, что ты такое вытворяешь, Сента? Ко мне, я говорю, ко мне! – кричал он.
Но Сенте уже было на все
Весь госпиталь был у окон, заливаясь истерическим хохотом. Шейх повернулся к тем, кто был вокруг него.
– Теперь нам надо узнать, как зовут того пса и где он обитает, – сказал он будничным тоном.
– Для чего?
– До вас что, медленно доходит? Для алиментов, конечно!
Теперь погода была прекрасной. Солнце ярко освещало пыльные улицы. На фронт шел беспрерывный поток солдат и вооружения. Началось новое большое наступление немцев. Вся громада фронта пришла в движение.
На улице перед госпиталем упала бомба. Все оконные стекла разлетелись вдребезги. Взрыв отбросил нас к задней стене. Армейский офицерский автомобиль закрыл собой половину образовавшейся глубокой воронки. Его передние колеса нависли над ее краем, но, по-видимому, повреждены не были. Из машины выбрались два ошеломленных офицера, полковник и лейтенант, оба белые как полотно.
Сразу же пятьдесят человек были выписаны из госпиталя. Шейх и я были в их числе. С тяжелым сердцем мы отправлялись на фронт.
Мы ехали на попутных армейских грузовиках, постоянно сверяя направление то у одной позиции на линии фронта, то у другой. Нам сказали, что наша дивизия где-то вблизи Харькова. Это нас не особенно обрадовало ввиду того, что Харьков, судя по сообщениям, находился в самой гуще боев.
За нашим грузовиком тянулся шлейф пыли, и моментально наша форма, волосы и лицо покрылись тонким серым слоем. Пыль забивалась в нос и рот, и у нас першило от нее в горле. Стоял палящий зной.
У дороги лежал убитый. Русский, в своей форме коричневато-землистого оттенка. Поскольку до фронта еще было далеко, мы удивились, как он тут оказался. Минуту спустя Шейх указал на другую сторону дороги – «но там еще один!». После этого нам встречались все новые и новые тела. На много километров телами была усыпана дорога с равными промежутками между ними, часто по нескольку сразу, словно было много мусора, который замели в сторонку в кучки. На нас смотрели широко раскрытые глаза, застывшие руки были протянуты к нам. И над всем этой полуприкрытой, окровавленной человеческой плотью светило солнце. Оно заливало все эти тела своими лучами, вызывая испарения, наполнявшие воздух сладковатым зловонием разложения.
Не проронив ни словам, мы смотрели вправо и влево на эти неподвижные тела по краям дороги.
Позднее мы встретили одного из наших, который объяснил все это.
– На днях по этой дороге проходила большая колонна пленных, – сказал он.
Никогда раньше мы не чувствовали такой горечи.
Францл, Вилли и Ковак шумно приветствовали нас. Пилле отсутствовал; он получил пулевое ранение в руку, но сказали, что скоро он к нам вернется. Теперь мы видели вокруг почти сплошь незнакомые лица. Пока нас не было, для пополнения личного состава были призваны многие резервисты. Рота понесла большие потери; особенно тяжело пришлось в последние несколько дней.