Дорога скорби
Шрифт:
– А что с офицером, которого он толкнул?
– Сломал ногу. Ему повезло.
– А... когда пройдет контузия Эллиса?
– Все зависит от полиции Метрополитэн. Они могут задержать его на семьдесят два часа, пока не сформулируют обвинение. Я бы сказал, это дело случая. Он может собраться и уйти через несколько часов.
– Что вы сделали с моим рапортом?
– Передал в соответствующие инстанции.
Хорошее слово "инстанции", расплывчатое. Кто может сказать, что работает в "инстанциях"?
– Спасибо, что позвонили, – сказал я.
– Держите связь.
Это прозвучало
Глава 7
Неделя была ужасной, единственным светлым пятнышком стало письмо от Линды Фернс, которое я получил в четверг. Буквы разбегались вкривь и вкось, мысли тоже.
"Дорогой Сид!
Я прошу прощения за то, как говорила с вами. Я все еще не могу поверить, что Эллис Квинт отрубил ногу Силвербою, но я припоминаю, что, когда он приехал сюда снимать телепрограмму, он уже знал очень многое о том, что случилось. Я имею в виду подробности, которых не было в газетах, вроде того что Силвербой любил конский корм, который мы ему никогда не давали. Как он об этом узнал, мы сами не знали, и я гадала, кто же ему об этом сказал. Но ведь Джо просил Эллиса помочь купить пони, и поэтому, я думала, Эллис много знает о нем и знал, что Силвербоя кормили конским кормом, пока мы его не купили.
И все равно – я понимаю, как вы не правы насчет Эллиса, и очень мило с вашей стороны было привезти Рэчел аквариум с рыбками, я не могу ее оторвать от него. Она спрашивает, когда вы вернетесь, и я не хочу говорить ей, что вы не приедете и что случилось, так что, если вы снова навестите нас, я больше не буду говорить, что вы ошиблись насчет Эллиса. Я прошу вас ради Рэчел.
Мы рады, что Эллиса не сшиб этот автобус. Искренне ваша, Линда Фернс".
Я написал ей, что благодарю за письмо, принимаю ее приглашение и скоро позвоню.
В четверг Эллис был обвинен в "причинении телесных повреждений", поскольку непреднамеренно толкнул "нападавшего" в зону повышенной опасности (под колеса автомобиля), и был освобожден до окончания следствия.
Норман Пиктон сообщил, не питая иллюзий:
– Одно во всем этом хорошо – у него конфисковали паспорт. Его адвокаты тычут пальцами в полицейских и кричат, что это скандал.
– А где теперь Эллис?
– Ваш рапорт вместе с моим ушел в прокуратуру.
– Вы хотите сказать, что не знаете, где он?
– Вероятно, он в Британии или где-нибудь там, где ему не нужен паспорт. Он сказал судьям, что решил делать спортивную программу в Австралии и ему нужен паспорт, чтобы получить визу.
– Вам не стоит недооценивать его, – сказал я.
– А ему – вас.
– Мы с ним слишком хорошо друг друга знаем.
В среду во второй половине дня Эллис появился в своей обычной телевизионной студии, как будто все было нормально, и в завершение на глазах сотрудников, записывавших спортивные новости, был спокойно арестован тремя офицерами полиции в форме. Эллис провел ночь в камере, а утром в четверг был обвинен в том, что отрубил ногу лошади – точнее, в том, что отрубил переднюю бабку дорогому чистокровному двухлетке, принадлежащему миссис Элизабет Брэккен из Комб-Бассет, Беркшир.
Норман Пиктон позвонил мне домой.
– Я вам этого не говорил, – сказал он. – Понятно?
– Я и не слышал ничего.
– Это может стоить мне работы.
– Я понял. Болтать не буду.
– Ну, в этом я уверен.
– Норман?
– Ходили слухи. Я видел копию судебного постановления о том человеке, который изуродовал вам руку. Вы ведь не сказали ему то, что он хотел, разве не так?
– Нет... но... каждый может свалять дурака.
– Некоторые могут. Так или иначе, слушайте. Эллиса задержали на семь дней потому, что после ареста он пытался повеситься в камере на собственном галстуке.
– Что?
– Никто не забирал у него пояс и галстук, потому что все знали, кто он такой. Никто в участке не поверил обвинению. Черт знает, что делается.
Высокое начальство относится к этому как к детской игре. Никто никому не говорит ничего о боли или смерти, Сид...
– Я обещаю, – сказал я.
– Через неделю для него потребуют еще семь дней заключения, отчасти чтобы предотвратить следующую попытку самоубийства, отчасти чтобы... – Он дрогнул перед правдой. Его карьера была под угрозой.
– Я обещаю, – торопливо повторил я. – И если я буду знать, что именно вы хотите утаить, то я буду знать, о чем не стоит говорить публично, правильно?
– Господи, – сказал он с некоторым облегчением. – Вот что... В шарнире секатора нашли лошадиную кровь, в жестянке с маслом – кровь и шерсть, кровь и шерсть на мешковине. У жеребца, который находится в ламборнской ветеринарной клинике, взяли пробы и послали вместе с этими для исследования на ДНК. Результаты будут на следующей неделе.
– Эллис об этом знает?
– Я полагаю, именно поэтому он попытался покончить с собой. Но на нем был фирменный галстук с узором из подков. Простой узел, который он завязал, не затянулся, потому что галстук был из чистого шелка.
– Ради Бога...
– Я все забываю, что он ваш друг. Но так или иначе, адвокатов к нему пускают. Теперь он изображает легкомысленную знаменитость и сожалеет, что вы, Сид, совершенно несправедливы к нему. Его адвокаты требуют доказать, что Эллис был ночью в Комб-Бассет, а сами хотят доказать, что его там не было. Они знают, что мы должны будем прекратить дело, если они смогут представить надежное алиби для любого из случаев ампутации, но так далеко они пока не зашли. Однако все еще только начинается. Могу поспорить, что они будут копать и копать.
– О да.
– Никакие показания о "Лендровере" в газету не попали, потому что правило о тайне следствия начало действовать с той минуты, как его взяли под стражу. Это на руку нам, но лично вы, Сид Холли, не сможете оправдаться перед прессой до самого суда.
– Если я смогу это сделать даже после него.
– Присяжные непредсказуемы.
– И закон очень часто оставляет нас в дураках.
– Люди уже говорят, что вы чокнутый. Говорят, что Эллис слишком известен. Говорят, что его узнают всюду, где бы он ни появился, и поэтому если его никто не узнал, то это само по себе доказывает, что его там не было.