Дорога сворачивает к нам

Слуцкис Миколас

Что со мною будет?

Горит лавочка Ляксандры, но горю и я!

А платье красивое, сидит на Эле как влитое… Может быть, понравится маме и она не станет меня ругать? Ведь синее с горошком наверняка до зимы будет лежать в ящике шкафа. Скоро жатва. Мать пойдет за отцом рожь убирать. Некогда будет по портнихам бегать. А мы ей — раз! — готовое…

И между прочим… Не думайте, что «магазин на колесах» сам прикатил. Кто-то написал в район, а может, и еще выше, чтобы прислали. Я знаю, кто писал, но меня просили никому не говорить. Может быть, вы сами угадали кто?

Вы,

наверное, решили, что это студент Швегжда постарался?

А вот и нет!

Так, может быть, моя учительница Иоланта?

Тоже нет! Она только аккуратно исправила ошибки, потому что Эле не очень-то сильна в грамоте…

Не спрашивайте — не скажу! А кроме того, у меня своих забот хватает.

Ведь я горю!

СТРАШНАЯ ТАЙНА КАЗЮКАСА

А у Казюкаса, брата Анупраса-пивовара, оказывается, в самом деле была тайна…

Я долго не верила, думала, небось второе колесо для велосипеда стащил из-под брезента какого-нибудь остановившегося грузовика. Но колесо так и не прикатилось, только всяких болтиков набрал у шоферов за принесенное ведро воды, за кружку малины… Как раз малина поспела. На ту, что росла вдоль опушки, садилась дорожная пыль. Возьмешь в рот ягоду — песок на зубах скрипит. Но никто не сердится — это пыль дороги, большой, веселой дороги. Смотри да смотри, дорога как бесконечный фильм.

Однако надо и за свеклой ухаживать, и помочь маме белье стирать, и еще тайком сбегать с Эле к Рочкене — не все время на дорогу смотреть.

Ах, какое это будет платье! Оно не может не понравиться маме!

Швегжда говорит, что Рочкене не только героиня. Она народная искусница. Так он сказал и еще один листок блокнота усеял маком.

А про Казюкаса я бы столько не говорила, если б не его тайна… Я уже рассказывала, что он набрал, натаскал всяких штуковин, как белка шишек и орехов. Но тайна его не эти штуковины…

Сначала Казюкас, если помните, собирался заделаться пиратом, а потом задумал устроить «гром». И такой «гром», хвалится Казюкас, что лес задрожит, а машины на дороге подпрыгнут. Если, мол, я буду молчать, он и мне покажет этот свой «гром». В одиночку даже самая радость — не радость. Да, это уж чистая правда, могу подтвердить. Одной трудно удержаться, чтобы не высказаться, не поделиться с кем-то. Хоть бы и насчет платья. Швегжда уже знает. Я бы очень хотела рассказать ему и о человеке, приезда которого я жду.

И вот Казюкас, взяв клятву, что я никому ничего не скажу, повел меня в лес. Шли недолго — слышен был гул дороги.

— Здесь! — Казюкас ткнул палкой в поросшую редкой щетинистой травой черную землю.

— Что — здесь?

— Увидишь… Тише…

Вокруг стояли ели, черные, немые ели. Летом ели всегда выглядят таинственно. А на самом деле они зеленые, даже в новых иголочках. Что может быть веселее новогодней елки в школе? Но сейчас лето, и таинственные, черные ели обступили нас кругом. Меня и Казюкаса. И Казюкас, смотрю, не такой уж храбрый под этими елями. У него дрожат руки, когда он с трудом пытается сдвинуть большой камень.

— Помоги, — шепчет он мне, и

я помогаю откатить тяжелый валун.

Да, это валун. Валун под елями. Я его и раньше видела, он всегда здесь торчал. Вокруг тянутся болота, но кое-где встречаются валуны. Есть даже старинное предание об этих камнях на болоте, но вспоминать было некогда. У меня и у самой руки дрожали. А язык присох к нёбу — слова не выговорить.

Оказывается, валун не просто валун. Под ним — отверстие. Узкое, но пролезть можно. В отверстии — ступеньки, вырубленные в земле, а еще глубже — комната. Без окон, без дверей, но с нарами. И плесенью несет оттуда, застоявшейся водой. Воняет чем-то прелым, какими-то тряпками. А с потолка — тут и потолок сводчатый! — капает. Звонко падает капля в затопившую землянку воду. И эхо разносится… Валяются пустые, залитые водой консервные банки.

— Бункер! Мой бункер! — шепчет Казюкас. — Я его нашел!

Но что-то не по себе Казюкасу в «своем» бункере. Он не выпускает мою руку.

— Знаешь, кто тут жил? — спрашивает Казюкас вздрагивающим голосом. — Бандиты!

У меня мороз по коже, но я, хоть и трушу, спрашиваю шепотом:

— Те, что Антанавичусов убили?

— Ясно, те…

Так тяжело дышится в этом заплесневевшем бункере, такой страх нагоняют эти выложенные из бревен стены, и эти нары, и вода.

Хорошо, что вверху, над отверстием, сияет день. В сени елей не очень-то светло, но сейчас мне кажется, что там не сень, а само солнце катится по земле…

Есть день, есть солнце и есть дорога, хотя ее шум не проникает так глубоко. А этого бункера, когда знаешь, что есть день, и солнце, и дорога, будто и нету вовсе… Он теперь как бы не настоящий. Лишь когда-то был настоящим…

И все-таки вздрагиваешь от сырости. Боязно прикоснуться к нарам или к стене.

— Это моя тайна! Я устрою гром!

Оказывается, не сам бункер — тайна Казюкаса, а то, что спрятано под доской.

Эта доска похожа на стол. А может, это и был стол? А под столом лежат навалом… Что же там? Гранаты! И еще какие-то желтые плитки вроде мыла…

— Это не мыло, — тоном знатока говорит Казюкас. — Лизни…

Я боюсь этих кусков, которые похожи на мыло, и этих гранат боюсь. Их много, и круглых и с рукоятками. По картинкам в книжках я знаю, что гранаты такими и бывают. Здесь есть даже длинные, как палки. Но это уже, наверное, не гранаты. Странные палки с железным концом… И еще какая-то винтовка, нет, не винтовка, побольше… То есть не больше, может, поменьше, но страшнее.

— Я устрою гром! — повторяет Казюкас и берется за одну из палок.

Я испуганно вскрикиваю. И не оттого, что Казюкас взялся за «палку». Я увидела ржавый остов велосипеда. «Велосипед… Велосипед… Откуда здесь велосипед? Чей? У Антанавичусов, рассказывают, был велосипед, который… Неужели это тот самый велосипед, ключ от которого требовали бандиты?..» Я все время молчала, прикусив язык, а теперь, когда не хотела кричать — вскрикнула. Крик ударился о стены и провалился, как в колодец.

Мне становится еще страшней, и Казюкасу страшно, и мы наперегонки бросаемся к ступенькам.