Дорога в Бородухино
Шрифт:
– Ты очень изменился, Андрей... И такой худой...
– Сбросили в эшелоне дальневосточный жирок,- засмеялся он.- Но я сильный, мама... Ты знаешь, нас здорово вооружили, много автоматов. Видишь,- показал он на ППШ.- В диске семьдесят два патрона. Сила! Я уверен - погоним немца. Мы же - кадровики, да еще дальневосточники! Подготовочка у нас дай боже!
– Андрей, не забывай, что ты у меня один...- вырвалось у нее.
Андрей посмотрел на нее, нахмурил брови и сказал мягко, по очень серьезно:
– Мама... милая, мне надо помнить больше о другом.
– О чем, Андрей?
– не поняла сразу
Вошла тетя Нюша с Таней. У Тани сияли глаза и дрожали губы в счастливой улыбке. Андрей поднялся, как-то мимоходом, смущенно прихватил ее руку, когда она шла к столу, пожал, и в этой скупой ласке увиделось Вере Глебовне настоящее, и ее тронуло, что они оба покраснели и застеснялись.
– Чуяла я, чуяла...- прошептала Таня, садясь за стол.
– Садитесь... Покормить его надо,- сказала хозяйка и поставила на стол чугунок с картошкой.
Андрей разлил вино в кружки.
– За встречу, мама,- он некрасиво, как-то по-мужицки торопливо опрокинул кружку и сразу же стал есть, тоже некрасиво, жадно и торопясь.
Он, наверно, очень голоден, подумала Вера Глебовна, или они привыкли так есть в армии.
– Ты не заблудишься на обратном пути?
– с беспокойством спросила она.
– Что ты, мама!
– со снисходительной улыбкой ответил он и показал на руке компас со светящимся циферблатом.- Компас! Ну и старую лыжню, надеюсь, не занесет.
Он говорил уверенно. Даже очень уверенно. Нет, ни следов смятения или страха не было в его облике.
– Ты очень повзрослел, Андрей,- сказала она.
– Да, мама,- как-то очень просто подтвердил он.- Почти три года кадровой армии что-то значат, мама. А потом мне многое пришлось передумать.
Он вытер губы не очень свежим носовым платком и стал закручивать цигарку большими, сильными пальцами с отросшими нечистыми ногтями. Вера Глебовна подумала, что у него крестьянские, как у отца, руки и что он сейчас совсем не тот интеллигентный мальчик, каким был в Москве и каким провожала она его в армию. Появилось что-то простоватое, мужицкое, и она заметила, что не раз, говоря о немцах, сдерживал он в себе слова, к которым, видно, привык и которые превратились уже не в ругательства, а просто в присказки к обычному разговору. Но она не была расстроена этим, понимая, наверно, что таким быть и в армии, и тем более на войне - легче и проще.
Докурив, Андрей поднялся.
– Мы еще не знаем номера своей полевой почты. Как получим - сообщу. И тебе, Таня.
Наступало самое страшное... Но лицо Андрея было спокойно, только какая-то огромная внутренняя сосредоточенность и собранность лежали на нем.
– Тебе уже пора?- еле слышно спросила Вера Глебовна, видя ненужность своего вопроса, но ожидая чуда - слов: "Еще немного могу побыть", но он сказал:
– Пора, мама.
Неужто уже все? А они ни о чем не поговорили! Господи, неужели его сейчас не будет? И он ничего не спросил об отце!
Поднялась Таня, поднялась хозяйка, и все молча смотрели,
Вера Глебовна глядела на него и твердила себе: надо быть спокойной, надо быть спокойной...
Одевшись, но не взяв еще автомат, Андрей шагнул к матери.
– Ты молодец, мама... Ты у меня совсем молодец,- и протянул руки.
Она ухватилась за его шею и повисла на нем, а он гладил ее по голове и все повторял дрогнувшим голосом:
– Ты молодец, мама, совсем молодец...
Всхлипнула тетя Нюша; отвернулась, закрыв лицо руками, Таня. Наконец Вера Глебовна оторвалась от него.
– Андрей, вот последнее письмо отца... Он пишет: то, что навалилось на страну, важнее...
– Я понимаю, мама,- прервал он ее.- А ты? Ты понимаешь?- спросил он ее, напряженно, в упор глядя прямо в глаза.
Она кивнула головой.
– Я... перекрещу тебя, Андрей...
– Мы же неверующие, мама,- чуть улыбнулся он.
– Мы - р у с с к и е, Андрей. Как же по-другому я могу благословить тебя?
– Ты благословляешь?
– напряжение, которое было у него до этого, спало, он глубоко и облегченно вздохнул.- Теперь мне ничего не страшно... Мама, я буду здорово воевать и... тогда... Понимаешь?
– Да, но только помни - ты один у меня,- опять не сдержалась она и отошла в сторону, чтобы дать Андрею проститься с Таней.
Он подошел к ней, обнял и коротко, застенчивым поцелуем чмокнул в губы.
– Мы проводим тебя,- сказала Вера Глебовна, накидывая шубу.
Они вышли во двор. Падал легкий снег, и на западе притухло зарево. Приглушил снег и тот беспокойный гул, которым тревожил их фронт. Было тихо, совсем тихо... Андрей, нагнувшись, долго возился с лыжными креплениями. Наконец он поднялся, оглядел всех внимательным взглядом, словно стараясь навсегда сохранить в своей памяти образы трех русских женщин, благословивших его на войну, откашлялся, скрывая волнение:
– Спасибо вам всем и за все... Ну... я поехал.
Взмахнув палками и резко оттолкнувшись ими, он пошел широким, привычным, видимо, для него пружинистым шагом, не оглядываясь. Оглянулся он только в конце улицы, остановился, помахал им рукой, а потом сразу скрылся за поворотом.
Таня вскрикнула и, рванувшись с места, побежала. Вера Глебовна - за ней. Когда они подбежали к повороту, Андрей был еще виден. Он шел споро и быстро удалялся. Они впились в него глазами, каждая надеясь, что он почувствует ее взгляд и обернется... И он обернулся. Увидев их, приостановился, помахал палкой, а потом, сняв автомат и подняв его одной рукой над головой, дал короткую очередь в воздух. Красные точечки трассирующих прочертили небо и потухли...
Таня обняла Веру Глебовну. Так и стояли они, прижавшись друг к другу, пока все уменьшающаяся, бегущая фигура Андрея не растворилась в снежном дыму. И когда совсем его не стало видно и темно-серая пелена сомкнулась за ним, в небо опять взвились огненные точечки, но выстрелов уже было не слышно...
А потом еще и еще, уже совсем слабые, еле видные и беззвучные, мерцали в небе последние прощальные весточки от Андрея, пока не погасли совсем...