Дорога в Бородухино
Шрифт:
Вера Глебовна давно не ложилась в постель при таком тепле. Она разделась до белья и даже могла не натягивать одеяло до самого горла. Телу было свободно и легко, а на душе, как ни странно, было спокойно, и это не был мертвящий покой отчаяния, а какое-то тихое примирение со всем, хотя и безмерно было разочарование, что не увидела сына. Она прислушивалась к дальнему гулу фронта и думала - переменилось что-то в ее сердце, и не напрасна была эта дорога в Бородухино. Нет, не напрасна.
Она проснулась от негромкого стука в дверь и сдержанного
– Смилостивился господь над вами...
Она открыла глаза, приподнялась и увидела - в проеме двери большой, неуклюжей тенью стоял Андрей! Она зажмурилась, не веря, боясь верить. Потом опять раскрыла глаза - Андрей все так же стоял в двери, не шевелясь, и шумно, прерывисто дышал.
– Не может быть!
– вскрикнула она, вскочила с постели и бросилась к нему.
Диск автомата, висящего на шее Андрея, больно ударил в грудь, а потом обжег промерзшим железом. Она прижалась к нему и не могла говорить. Лицо Андрея пылало жаром, а от разгоряченного тела пахнуло едким мужским потом, запахом ремней и железа, которым увешана была его одежда.
– Это я, мама...- сказал он.
– Лампу сейчас зажгу, посмотрите друг на друга, а то какое свидание в темени,- прошептала тетя Нюша.
И в свете медленно разгорающейся керосиновой лампы Андрей, которого она пока только ощущала руками, лицом, прижатым к его подбородку, и телом, начал лепиться в бликах колеблющегося света, и она, все еще не верящая, что это не сон, глядела на его темное лицо с выпирающими скулами, огрубевшее, резковатое, может, потому что было небритое и сильно похудевшее, ставшее еще больше похожим на лицо мужа, глядела, замирая от счастья, которое сдавило горло и не давало вымолвить ни слова...
– Скажи, это правда? Это ты?
– смогла наконец сказать она.
– Я, мама... Разреши, я разденусь,- он осторожно высвободился из ее объятий и с облегчением стащил с шеи автомат, расстегнул пояс с висевшими на нем дисками и гранатами в чехольчиках, скинул ватник, снял ушанку, потом подшлемник и шагнул к столу, к свету.
– Ты совсем вернулся? Я хочу спросить - вы все вернулись?
– Нет, мама, один... Мы сейчас в двадцати километрах отсюда. Стоим в лесу. Ротный позабыл вещмешок, ну и послал меня. Вернее, я сам вызвался. Я чувствовал, мама, что ты здесь.
– И ты прошел сейчас двадцать километров?!
– Я на лыжах, подумаешь... Мама, через полчаса я должен обратно.
– И опять двадцать километров?..- ужаснулась Вера Глебовна.
– Ерунда. Я пробежал бы и сто. Как ты добралась, мама?
Вера Глебовна рассказала и про попытки добиться пропуска, и про Киевский вокзал, и про обещание Батушина, и про Эрика... Андрей свернул огромную самокрутку из махорки и курил частыми, глубокими затяжками, поглядывая на нее из-под бровей своими серыми глазами, в которых появилось что-то новое, незнакомое ей, как незнакома была и его манера говорить отрывисто, короткими фразами, да и сам
– Танюша больше меня верила в твое возвращение и не позволила нам раскупоривать бутылку...- сказала она, накидывая на себя платье.
– Ты познакомилась с нею?
– живо спросил Андрей.
– Да...- Она помолчала, а потом спросила:- Это серьезно, Андрей?
– Сейчас все серьезно, мама,- как-то веско ответил он.
– Ты бы... сходил за ней,- не сразу предложила она.
– Она... не помешает нам?
– спросил Андрей, сделав уже непроизвольное движение к двери.
– Конечно, нет.
– Сиди, сиди... Схожу я,- вступила в разговор тетя Нюша, отойдя от печки, которую затопила, чтоб согреть воды.- Сиди с матерью, мало ли что надо вам без людей переговорить.
– Спасибо, тетя Нюша,- он опустился на стул.
Вера Глебовна достала консервы и передала вино Андрею, чтоб он раскупорил бутылку. Он ударил ладонью по донышку бутылки, а потом зубами вытащил высунувшуюся пробку. Задрав гимнастерку, вынул из кожаных ножен, прикрепленных к брючному ремню, кинжал с деревянной ручкой, похожий на финку, и стал вскрывать банку со шпротами. Она с притаенным страхом смотрела на холодное стальное лезвие с красноватыми, словно кровь, бликами от лампы, которым уверенно и ловко орудовал сын.
– А зачем... это?
– тихо спросила она, уже понимая наивность и ненужность своего вопроса.
Андрей не ответил. Вскрыв банку, отодвинул ее на середину стола и спросил:
– Тебе рассказала Таня про немцев?
– Хозяйка говорила.
– Сволочи, мать...- он запнулся, покраснел и виновато улыбнулся, переменив сразу разговор: - Каким чудом у тебя сохранились шпроты? Сто лет не ел?
– он подцепил кинжалом одну и бросил в рот.
Пожалуй, это был единственный мальчишеский жест, напомнивший ей прежнего Андрея.
– Как Москва, мама? Много разрушено?
– Нет. Правда, около нашего дома разорвались две бомбы. Одна - на Божедомке, вторая - у твоей школы. Нас здорово тряхнуло, но стекла остались целы.
– У моей школы?
– воскликнул он.- Что же они, гады, в школу метились?
– Да, именно. Там теперь пункт формирования.
– Знали, значит... А про встреченного немца Таня рассказала?
Вера Глебовна не знала, говорить ли ему о том, что и она его повстречала, будет же беспокоиться, и решила не говорить.
– Да,- кивнула головой.
– Мама, а бомбоубежище близко от нашего дома? Ты уж ходи туда...
– Дома спокойнее, Андрей.
– Все наши ребята уже воюют, наверно?
– Да... На Киевском встретила Ирину...
– Ирку Фоминову?
– Да... Она в армии.
– Да ну! Хотя она такая... боевая была. Значит, и девчонки идут. Молодцы!
Вера Глебовна чувствовала, что говорят они все не о том, что надо о главном, но никак не могла начать, не зная - с чего. И сказала обычное: