Дорога в две тысячи ли
Шрифт:
– Какому делу?
– осторожно осведомилась Саша, с ужасом и какой-то несвойственной ей прозорливостью чуя – беда, беда явилась.
И тогда Юнчен показал сообщения, что пришли – и продолжали приходить, волна за волной, на его телефон. Поначалу, вглядываясь в мутные, явно любительские видео, на которых кто-то истошно кричал, а кого-то, судя по звукам, рвало, девушка растерялась, но потом…
Потом она увидела полет.
Короткий и последний.
В этом даже было что-то красивое - той самой неумолимой, уродливой красотой, которую люди зовут роком. Женщина, чьи последние секунды засняли на
Чувствуя себя канатоходцем, застывшим на тонком тросе между небом и землей, Александра молча пoдняла на молодого человека глаза.
– Мэйли, - не сказал – прохрипел он, будто только этого и ждал.
– Мэй… - приподняла было брови девушка – и вдруг вспомнила,и от неожиданности и испуга выпалила, не подумав: – Мэйли?! Та,из ресторана? «Привет, котик»?
Собственная бестактность ужаснула ее сразу же,и Саша, спеша извиниться, схватила Юнчена за предплечье. Он лишь покачал головой. Лицо его разом посерело, глаза болезненно, лихорадочно заблестели, а в голосе прорезалась мрачная, черная решимость:
– Тут моя вина. Тоже моя.
Александра застыла. Она никогда не могла похвастаться особой чуткостью – это бабушка читала в людских душах с легкостью, рожденной мудростью и добротой. у внучки всегда был танец и свобода, и ей казалось, что этого достаточно.
Но сейчас, в этот самый момент, с пугающей и четкой ясностью она увидела, как Юнчен тоже падает вниз, в невидимую бездну, полную призраков и ядовитого тумана. Вслед за женщиной в ярком открытом платье – безвозвратно и навсегда.
И разoзлилась – злобой самой настоящей, яростной и нелогичной. У каждого, говорила Тьян Ню, есть больнoе место, живой, дрожащий клочок души, скрытый за семью засовами и замками, и самое страшное – это когда бьют по нему, в него. Убивают ведь не только ножи.
«Ну уж нет!
– вдруг решила Саша, сжав зубы так, чтo свело челюсть. – Ни за что!»
И, больше не раздумывая и не сомневаясь, подалась вперед, отвела руками волосы с лица Юнчена и поцеловала его – так в последнем отчаянном рывке тянут руку человеку, который вот-вот сорвется с обрыва в чернильный мертвый омут. Не жалость, нежность или страсть подталкивали ее к тому, чтобы вцепиться, прижаться и не отпускать - только страх, непривычный, неуютный и безнадежный. И еще гневное, огненное упрямство – не отдам!
Такого лександра прежде никогда не испытывала. Не случалось, чтобы она с такой ослепительной, выбивающей воздух из груди силой боялаcь и переживала не за себя, а за кого-то другого. Того, кем дорожила. Кого любила.
«Как?
– захлебываясь удивлением, ещё успела подумать она. – Не может быть! Почему?»
А потом на раздумья не осталось ни времени, ни дыхания, потому что Ин Юнчен поцеловал ее в ответ. В первый раз – будто в последний,и Саша вдруг поняла, что вот оно, это единственное и настоящее,и что теперь ей, чтобы там ни случилось дальше, не забыть, как бывает, когда все так просто и правильно. Без уловок и расчетов. Без сомнений. Без, черт их побери, компромиссов.
И если, вдруг с отчаянной тоской поняла она, у них
Это чувство нельзя было переплавить в слова,и Саша забыла о том, что у нее есть голос. В конце концов, ей всегда было легче разговаривать движениями, поэтому она ответила Юнчену так, как сумела – прикосновением на прикосновение, лаской на ласку. Это было просто – отчего-то девушка словно знала заранее, как он будет двигаться, дышать, знала, как повернуться, чтобы стать к нему ближе,так близко, как возможно.
Дома, в Сан-ранциско, она всегда предпочитала обставлять такие дела цивилизованно. «Создавать настроение» - так называл это Ли, во всем любивший точность. В квартире Юнчена не было никакого настроения, свечей, приглушенного света и музыки – здесь высыхало на ковре кофейное пятно, терпко пахло коньяком и валялся вверх тормашками столик.
Но какое это имело значение? Никакого.
Важно было только, что она была с ним, а он – с ней. И то, как Юнчен поддерживал ее за плечи – неожиданно нежно, почти бережно. И непритворная искренность, с которой все ее тело, до последней частички, тянулось ему навстречу – тоже.
все остальное – и Тайбэй, и исколотое звездами небо за окном, и правила с приличиями – могло катиться куда подальше. Миру там, снаружи, не было места в поцелуе, которым они обменялись – в первый раз за несколько тысяч лет.
Пиксель и Чжан Фа
Ю Цин, прозванный друзьями Пикселем, пребывал в состоянии, которое можно было охарактеризовать одним словом – меланхолия. Обычно в тоску он впадал, расставшись с очередной красавицей, не сумевшей понять его тонкой души и привычки к амурным приключениям на стороне. Увы – в этот раз дело обстояло серьезнее.
Трагедия была проста и незамысловата, как жареные пельмени – Юнчен, верный друг и приятель, предпочел товарищам какую-то стороннюю деву. Такое вот безобразие переворачивало привычный мир Пикселя с ножек на самую макушку. Потому что мужчина без женщины – словно лук без стрелы, это все знают, но ведь мужчина без соратников – будто генерал без армии. Нельзя, одним словом, без соратников-то!
– Нельзя! – горько вздохнул Пиксель, поерзал на стуле и, шмыгнув носом, опрокинул в себя рюмку-наперсто с виски.
– Нельзя, друг Фа!
– Никак нельзя, – покладисто согласился великан, которому не в первый раз приходилось утешать трепетного Ю Цина в печали.
– Ни в коем случае. Ты только уточни, речь-то о чем, а?
Пиксель повертел головой. В их любимом баре, хозяин которoго всегда держал для постоянных посетителей хороший столик, все было как обычно. Сияла золотым отсветом хрустальная стена, заставленная бутылками всех видов и мастей,таяли в уютной темноте столики, раздавался приглушенный смех. Все было как обычно – только вот то место, где любил сидеть Ин Юнчен, прискорбно пустовало.