Дорога в Монсегюр
Шрифт:
Предполагается также, что Монсегюр — это Мунсальваш, описанный Вольфрамом фон Эшенбахом в «Парцифале».
Как мне представляется, катары превосходно умели хранить свои тайны — каковы бы эти тайны ни были. Слухи и домыслы о них базируются преимущественно на измышлениях причудливой инквизиторской мысли. Устраивали оргии? Лобызали черного кота? Приносили в жертву детей? Хранили святой Грааль? Ввергли в ересь тамплиеров?
На все эти вопросы у меня один ответ: не знаю. А если не знаю, то и говорить не стану.
Их учение я не искажала
Сперва — о не названных и не описанных, как соратниках Монфора, так и соратниках Раймона Тулузского. Нетрудно догадаться, что среди них имелось множество весьма живописных и достойных внимания личностей.
Проследить за всеми не представлялось возможности. Иначе пришлось бы соорудить роман-эпопею.
Некоторым из героев пришлось придумать прозвища. В реальной жизни они их не носили, либо же носили другие.
Придумывать графам и баронам прозвища я была вынуждена тем обстоятельством, что в противном случае одних только Раймонов на малом пространстве моего небольшого романа набиралось бы семь человек. Например, Коминжей звали Рожьер и Бернарт, графов Фуа — Рожьер-Бернарт и Раймон-Рожьер.
Предположение о том, что граф Фуа был рыж и веснушчат взято из одной трубадурской сирвенты («Жизнеописания…») Влюбленный трубадур, которому дама предпочла графа Фуа, сетует:
Веснушчат некий граф, Но Лоба влюблена…Довольно любопытным показался образ епископа Фалькона (Фалька, Фулькета и т. д.) В описаниях Осокина это — инфернальный злодей. Он творит зло ради любви ко злу. Например, заманивает в ловушку тулузцев, чтобы Монфор их истребил.
Полагаю, что Осокин базировал свои предположения касательно Фалькона исключительно на «Песни крестового похода». Об объективности этого памятника не может быть и речи. В своих оценках он не более объективен, чем любая другая агитка.
В «Жизни святого Доминика», написанной французским доминиканцем Лакордером (в России издана в 1915 году; написана тридцатью годами раньше) присутствует такой персонаж, как тулузский епископ. Читая, я не сразу узнала в нем Фалькона: это совершенно другой человек. Умный, сострадательный, щедрый.
Я столкнулась с другим крайним полюсом. Доминиканец всячески превозносит Фалькона, поскольку тот был близок и даже дружен со святым Домиником. «Жизнеописания…» представляют Фалькона человеком находчивым, религиозным еще с трубадурских времен и, в принципе, добрым. Спрашивается — как он мог сотворить то зло, которое ему приписывает «Песнь…» (а следом за нею и Осокин)?
Была сделана попытка реконструировать — что же произошло в Тулузе на самом деле. Боюсь, однако, что до истины мы
Ни карты, ни толкового описания города я, естественно, не имела.
В один прекрасный день меня понесло в южную Францию.
Я отправилась в Лангедок в одиночку, имея только маленькую сумку через плечо, не зная французского языка. Правда, к тому времени я добыла карту Тулузы.
Дама Тулуза
Из прохлады Питера ввалилась в ласковую влажную жару вечерней Тулузы. Аэропорт Бланьяк — в сорока километрах от города, я по-французски ни бум-бум, где остановка автобусов — да кто ж их, лангедокцев, разберет, куда они ее спрятали…
В туалете стянула с ног колготки, причесалась, взвалила на плечо сумку и пустилась в странствия по аэропорту.
Каменная скамья, на скамье — мужчина лет сорока. Плюхаюсь рядом, достаю карту и начинаю на своем бурном немецком объяснять, что вот, приехала, вот, хорошо бы в город как-то выбраться…
При этом я для ясности тыкала пальцем в карту Тулузы.
Мужчина ответил по-немецки, что он из Страсбурга и тоже едет в город. Его зовут Жак, он — координатор библиотек; в Тулузу приехал по работе на два дня.
«А я — писатель Лена Хаецкая, приехала в Тулузу писать роман о Монфоре». Жак поначалу дивился на меня, а после стал стращать тем, что дешевого отеля я в центре Тулузы не найду. Мы выбрались на Страсбургском бульваре, Жак мгновенно снял номер за 175 франков и предложил мне две ночи спать с ним — совершенно бесплатно. Я отказалась, сказав, что привыкла к полной самостоятельности.
Жак объяснил портье, скучавшему в холле под пальмой, что вон та мадемуазель, которая с потерянным видом утопает в черном кожаном кресле, упираясь коленками в стеклянный журнальный столик, — она «не парль па не франсе, не англез», но хочет снять в центре Тулузы дешевый отель. Портье цепко посмотрел на меня и что-то нацарапал на схеме Тулузы — эти схемы во множестве лежали у него на столе. Жак ухватил бумажку и потащил меня на улицу.
— Нам нужно найти отель с одной звездочкой, — объяснил он.
— Лучше вообще без звездочек, — сказала я.
Через полчаса мы, к величайшему изумлению Жака, действительно нашли отель без всяких звездочек. Он назывался «Университет» и выходил окнами на собор Сан-Сернен. Тяжелая стеклянная дверь отеля была открыта, в глубине коридора (холла не было) горела лампа под абажуром, скрипучая деревянная лесенка вела наверх. И никого — ни портье с телефонами, ни холеных приезжих дам с сумками… Побродив по совершенно пустому отелю, Жак сообразил постучать в наглухо закрытую дверь у самого входа. За дверь закопошились и отворили. На пороге нарисовался негр и сонно посмотрел на нас.