Дорога в Рим
Шрифт:
Юноша взглянул на сидящего рядом Петрония: тот с закрытыми глазами бормотал молитву Юпитеру. Ветеран держался куда увереннее его самого, а ведь мог бы и избежать такой судьбы! Что ему стоило бросить Ромула одного перед обвинителями и уйти? А он остался — из одной верности дружбе! И теперь Петроний встречал смерть достойно — не то что сам Ромул, к собственному стыду чуть не скулящий от испуга.
— Пора, — прервал его мысли голос Мемора.
Ромул огляделся. Ланиста, уперев руки в бока, стоял в двух шагах, отгороженный лишь решеткой.
— Много б я дал, чтобы вгрызться
— Жаль тебя разочаровывать, — ухмыльнулся Мемор. — Тогда тебя прикончат стражники, и добрые граждане Рима лишатся главного зрелища. Мы ведь не можем такого допустить, правда?
Ромул поднялся на ноги.
Петроний, погруженный в молитвы, не шевельнулся.
Отряхивая руки от пыли, Ромул подступил к решетке, твердо пообещав себе не выказывать страха — лишь уверенность и решимость.
— Ты, старый ублюдок, какое чудище нам готовишь? — грозно выпалил он.
Мемор от изумления отступил на шаг, однако тут же взял себя в руки.
— Эфиопского быка! — заявил ланиста. — Его еще зовут носорогом.
Старательно не обращая внимания на Мемора, Петроний встал и окинул взглядом стражников, открывающих выход. На вид ветеран оставался спокойным, напряжение угадывалось лишь по играющим на щеках желвакам. Слухи, полнившие школу, не обошли стороной и эфиопского быка — рассказы о нем вселяли ужас.
Пытаясь оградить друга от лишних тревог, Ромул умолчал тогда, что видывал таких зверей и раньше, — теперь-то он понимал, что скрывать правду было незачем. Поимку чудища он видел во время работы на Гиеро — чтобы обездвижить гигантскую двурогую тварь, едва хватило двух десятков рабов с веревками и сетями. Несколько охотников погибли на месте, многих ждала смерть в ближайшие недели и месяцы, зато своенравное и опасное животное стало для Гиеро главной добычей, принесшей неизмеримую выгоду. Забавно — может, именно того зверя и выгонят против них на арену? Ромул закрыл глаза и вознес мольбу Митре, прося его о быстрой смерти.
Мемор хохотнул.
— И зачем тебе было сбегать? — чуть ли не с сожалением кивнул он Ромулу. — Бился бы на арене, приносил мне доход — чем плохо? Уже и рудис бы себе заработал. А сейчас — кто ты есть?
Послышался стук: рабы поднимали тяжелые доски, перегораживающие выход, и укладывали их на землю. В каморку хлынул слепящий солнечный свет.
Публика, как обычно в перерывах между боями, притихла, слышались лишь призывные возгласы разносчиков колбас, хлеба и разбавленного вина, да еще над толпой неслись выклики маклеров, собирающих ставки на гладиаторские бои, которые начнутся после полудня.
— Чтоб тебе сгореть в Гадесе, Мемор, — сплюнул Ромул и, не дожидаясь ответа, энергично шагнул на арену. Только так он мог бросить вызов ланисте — презрением и попыткой умереть достойно.
Отпустив заковыристые проклятия по поводу генеалогии Мемора, Петроний последовал за юношей.
Ланиста не ответил. Доски вставили на место — теперь друзья были заперты на арене, и публика, заметив их, разразилась насмешками.
— Позор дезертирам! — ревел какой-то толстяк в потертой тунике.
— Трусы! — вторил ему сосед. Публика неистовствовала все больше, отовсюду
Здесь неважно, дезертир ты или нет, понял Ромул. Любого, кто попал на арену, сочтут преступником, а уж Ромула-то в невиновные не запишешь: пусть в Двадцать восьмой его загнали силой, зато в армию Красса он вступил добровольно — будучи рабом. И даже сейчас, перед лицом смерти, он об этом не жалел. Быть участником великих событий, увидеть столько небывалого — и всего за восемь лет! А какие друзья — Бренн, Тарквиний, Петроний! Жаль, нельзя напоследок перемолвиться словом с Фабиолой. И примириться с гаруспиком…
— А что, у этого эфиопского быка и правда такой рог? Длиной в руку? — спросил Петроний.
— Правда. — Ромул живо припомнил чудище, которое они добыли для Гиеро: раб, пронзенный рогом, умирал долго и мучительно. — Уж точно не меньше.
— И эта тварь вдвое крупнее буйвола?
— По меньшей мере. И злобы хоть отбавляй. Одно хорошо — зрение у них слабое.
— А толку? Поле открытое, не спрячешься. — Страха Петроний уже не скрывал, хотя голос звучал твердо. — Что делать?
Он обернулся к Ромулу, словно тот был старшим. Юноша окинул взглядом арену, зная, что ее часто обносят зубчатой стеной, чтобы звери не выпрыгнули наружу. В этот раз зубцов не было, зато у ограждения через равные промежутки стояли копейщики и лучники: при малейшей попытке бежать арестантов убьют, как того дезертира, что отказался биться с волками.
Ромул взглянул на небо, отчаянно надеясь увидеть знак — если не предзнаменование, то хотя бы подсказку. Тщетно: над головой по-прежнему простиралось безмятежно-чистое осеннее небо.
— Понятия не имею, — мрачно ответил он. — Ни малейшего.
— Я тоже, — усмехнулся Петроний. — Все равно рад, что тебя встретил.
— Я тоже рад, дружище. Еще как.
Не обращая внимания на вопли зрителей, они обменялись рукопожатием.
Против них по-прежнему никого не выпускали — Ромул решил, что ланиста уговорился с распорядителем подержать их в страхе подольше. Краем глаза он заметил, что Мемор пробирается к ложе сановников, прикрытой от солнца полотняным навесом. Ланиста, поставляющий дезертиров для боев, очевидно, хотел быть поближе к эдитору — главному устроителю игр, на средства которого организовано зрелище. На сей раз игры устраивал сам Цезарь, однако его кресло пустовало, в ложе маячили лишь распорядитель — важный коротышка с умащенными волосами — и двое скучающих военных. Увидеть Цезаря Ромул не надеялся: если тот и придет, то лишь к гладиаторским боям, в которых можно оценить военное мастерство. Смотреть, как звери рвут людей, ему вряд ли интересно.
— Что так долго? — с тоской протянул Петроний. — Выпустили бы тварь — и дело с концом.
Публика вдруг затихла; Ромул, склонив голову набок, прислушался.
Через миг за стенами амфитеатра взревели букцины, толпа замерла в ожидании, и распорядитель игр вскочил с места, приглаживая умащенную шевелюру. Проследив взгляд Мемора, Ромул чуть не ахнул.
— Цезарь, — шепнул он. — Пришел на нас посмотреть.
— На нас, ничтожных? — мрачно хмыкнул Петроний. — Скорее уж на эфиопского быка.