Дорога в снегопад
Шрифт:
– Цыганка или еврейка? – спросил вошедший в кухню Антон.
– И цыганка, – сказала она, прижав голову к его бедру и задрав лицо, – и еврейка. И много еще кто. А поэтому, – обратилась она уже к Алексею, – всю правду тебе доложу. Только ты сам не плошай – хорошо слушай. Ну, давай, рассказывай, какая фигня приснилась? Я же вижу.
Алексею было так невыносимо носить в себе свою тоску, что сейчас он готов был говорить о ней с кем угодно. К тому же в голову его втемяшилась шальная мысль, что в новогоднее утро можно вот так, невзначай услышать какой-нибудь волшебный, наимудрейший совет, который, как ключ, а не как отмычка, замкнет
– А что, расскажу я ей? – обратился он к Антону.
– Ей можно, – одобрил тот, откупоривая бутылку пива.
И он действительно начал рассказывать, не выбирая слов, но нетрезвая самоуверенность польщенной Сони вынесла ее мысль вперед состава.
– Значит, слушай сюда, – сказала она решительно, временно беря власть над коллективным разумом в свои руки. – Если тебе женщина – замужняя женщина? – уточнила она и продолжила после кивка Алексея, который уже понял, что ничего путного не услышит: – Так вот, замужняя женщина говорит, что она не может уйти от мужа потому, что именно сейчас – ты слышишь! именно сейчас – вот незадача – у него, у мужа, очень серьезные неприятности на работе и в такой момент она не может его оставить, то она тебя разводит. Ты понял? Кто ж она будет после этого? Да ты и сам не хочешь, чтоб она так подло поступила с мужем, пусть и мудаком? Во-от. – Соня отпила несколько крупных глотков из пивного бокала, облизнула пену на губах. – Дальше. Именно сейчас у мужа обнаружили очень неприятную болезнь. Нет, – выставила она руки, – не так все страшно, не так все, так сказать, смертельно, но последствия могут быть непредсказуемыми, и именно сейчас она никак не может бросить его. Да, бросить. Ведь ты этого добиваешься?
Алексей молчал.
– Этого, – сказала Соня удовлетворенным голосом победительницы.
– Этого, – подтвердил Алексей и тоже решил выпить пива.
– Да на посадку он идет, – сказал Антон, которому надоело слушать этот треп.
– А она что – паровозиком? Жена декабриста? – Но, поняв по непроницаемым лицам друзей, что сказала что-то ненужное, поспешно добавила: – Извините. Не то сморозила.
– Как тебе наш район? – поинтересовался Алексей.
Соня покивала:
– Нравится. Уютненько так. Как будто за городом.
– Мы тут как в танке.
– Ага. Без башни только, – уточнил Антон.
– В общем, фуфло все это, – как будто очнулась Соня и заговорила прежним своим прокуренным голосом: – Никуда она от него не уйдет, а самое главное, и не собирается. А ты будешь ждать, как… видел, может, на сельских дорогах есть такие остановки. Там хоть три дня просиди – ничего не дождешься. Так-то, мальчики, – добавила она, вдруг поникнув, каким-то уже совсем печальным тоном. – Домой бы надо, да что-то я того… Поваляюсь я еще тут, а? – спросила она Антона.
– Да ради бога, – легко разрешил он.
Ночью начался снегопад, на который уже не надеялись. Сыпало мелкой крупкой – она, как вздутый подол, летела параллельно земле, а потом кудрявый ветер подхватывал снежные облака, и тогда вихрь становился похож на табун диких лошадей, который внезапно изменил направление своего бега. Огни Крылатского застила серая пелена, и в редкие разрывы метели они возникали еле различимыми размытыми пятнами. Снегу прибывало, и только к утру он, бросив бесноваться, повалил размеренно и отвесно. С рассветом за окном была уже настоящая зима. Подоконники были укутаны меховыми воротниками. «Слишком
Утром звонил Угодников подтвердить свое приглашение на остатки новогоднего стола. Но к Угодникову было еще рано, и Алексей заехал на студию к Антону. В прошлый раз он внимательно смотрел начерно сложенный материал, и, хотя не был вовсе художником, ему показалось, что эта последовательность кадров оказалась как бы прошита некой мощной, единственно возможной здесь философией, – система образов поразила его и подвела к какой-то смутной, непонятной ему самому мысли, в которую у него неумолимо должны были уложиться впечатления последних дней, и вот теперь ему хотелось прежде отъезда еще раз испытать это ощущение.
Валерок, точно привидение, мелькнул в темном коридоре. Видимо, он так никуда и не поехал и болтался на студии, где-то в ее темных, нечистых недрах, а спал, наверное, за стойкой бара своего закрытого кафе. Дверь в каморку Рыжей Сони, на которой висел лист формата А4 с перечнем основных услуг, была глухо заперта – как убедился Алексей накануне, в праздники Соня вступила серьезно.
Зато Антон уже был здесь и встретил его в самом лучезарном расположении духа. Несмотря на бессонную ночь, он выглядел бодро и, оказалось, что успел еще зайти к бывшей жене и поздравить с Новым годом дочку.
– Представляешь, – несколько ошарашенно сообщил он, – что мне Настя моя показала? – И, выдержав паузу, приличествующую некоему чрезвычайному сообщению, выпалил: – Да телефон ей вернули! Какая-то женщина нашла его, прочитала объявление и позвонила. Просто новогодняя сказка!
Антон мерил студию возбужденными шагами, а бабочки на экране монитора совокуплялись самым крупным планом из всех возможных.
– Да, утерла мне нос, коза-дереза, – твердил он. – Злые мы, Леха, становимся с годами. Не верим ни во что. Циники, одно слово… Да-а… Зря говорят, что времена меняются. Мы это меняемся, а не времена. И за это стыдно… Выпьешь? А ведь она верила…
На столе снова был коньяк, но уже не той марки, которой соблазнили Соню и расстроили Валерка. Алексей давно не видел своего друга таким доброжелательным, раскованным и легким человеком. Он долго и возбужденно говорил, что именно надо сделать, чтобы исполнилась мечта Толстого об объединении всех хороших людей, потом неожиданно воскликнул:
– У меня монтаж сложился! Ты понимаешь, что это значит?
Он потряс Алексея за плечи и сказал:
– Нет, понимаешь? Я увидел картину мира.
– Тогда покажи мне картину мира, – попросил Алексей. – Я тоже хочу ее увидеть.
– Не сейчас, – возразил Антон, снимая свои руки с Алексеевых плеч. – Надо еще несколько дней помучиться тут. Но это сладкая мука. Ах, русалочки!
На него напало вдохновение, и он снова засел за свои сдвинутые столы.
Угодников ждал Алексея к половине четвертого. Как и было условлено с самого начала, угощениями служили остатки новогоднего стола, но Таня, жена Угодникова, то и дело извинялась перед Алексеем за эту несообразность. Жил Угодников со своей Таней у ее родителей на улице Кастанаевской в квартире, три окна которой через заросший ракитами пустырь выходили на Филевскую линию метро, и ее уютный шум давно стал как бы принадлежностью дома, точно какой-то звучащий предмет интерьера – слишком громко работающий холодильник или столовый буфет с отстающим и вечно громыхающим стеклом.