Дорога ветров
Шрифт:
В сумме всех земных и космических перемен условия для жизни на поверхности нашей планеты все время подвергались неповторимым переменам, и сама жизнь следовала им бесчисленной чередой разнообразных форм. Стоя перед странным горным зеркалом в центре Азиатского материка, я представил себе несколько картин прошлого Земли.
…Темные, почти пресные воды громадного океана, скрывшего на своем дне продукты разрушения необитаемых голых материков, плескались на месте Азии в протерозойскую эру. Тогда жизнь еще не выходила из моря на сушу – она ютилась в теплых и тихих заливах в своих простейших формах.
Плоскими и безжизненными
Конец каменноугольной эпохи ознаменовался поднятием материков, совпавшим с разогреванием солнца, усиленное излучение которого насытило атмосферу водяными парами. Тысячелетия пасмурных дней привели к тому, что на поднимавшихся плоскими горбами участках земной коры стал накапливаться лед. Началось великое оледенение, центры которого, соответственно положению полюсов того времени, находились недалеко от современного нам экватора. К концу палеозойской эры – в пермском периоде – оледенение исчезло, хотя поднятие материков продолжалось. Снова в прозрачной атмосфере сверкало солнце, сжигавшее высокие плоскогорья материков, походивших по своему рельефу на современную Африку. В лагунах и отгороженных барьерными рифами каналах отступивших морей выпаривались чудовищные массы соли и магнезиальных осадков – доломитов. На севере современного Азиатского материка продолжали существовать огромные низменные пространства, поросшие заболоченными лесами. Здесь продолжали отлагаться угли.
Высокие материки с окаймлявшими их глубокими океанами оставались и в начале мезозойской эры – в триасовую эпоху, от которой для той области Азии, где в настоящий момент находился я не осталось геологических свидетельств. Здесь широко распространены отложения двух других периодов мезозойской эры – юрского и мелового, во время которых опять произошло опускание материков, частично затопленных мелководными морями. Жаркий и влажный климат способствовал развитию растительности на суше и богатству животной жизни в прогреваемых солнцем соленых морях или прибрежных болотах. Именно тогда появились гигантские ящеры – динозавры, за остатками которых мы пробирались сейчас в котловину Нэмэгэту… Эта мысль вернула меня к действительности. Нужно было ехать дальше, чтобы приискать удобное место для ночлега.
История хребта Хана-Хере стала ясной. Уцелевшие зеркала скольжения, еще не разрушенные выветриванием, свежая поверхность скал, не покрывшихся «загаром пустыни»,
Равнина, тянувшаяся вдоль стены, кончилась. Вплотную подступили крутые обрывы. Нужно было спускаться в сухое русло – единственный путь через хребет.
Полуторки пошли довольно легко, но трехоска тяжело огрузла в песке, заполнявшем русло, и двигалась медленно, оставляя за собой две глубокие борозды. Рев мотора гулко отражался от черных скал, низкими уступами теснившихся к бортам русла. Черные полосы углистых сланцев и пачек угля прорезали серые склоны сумеречной долины. Мотор перегрелся, в кабине стало жарко, душный запах горящего масла насытил воздух.
Андросов с трудом выворачивал руль, направляя машину то на середину русла, где кустики караганы росли гуще, то пытаясь найти дорогу потверже у самого края скал.
Так мы двигались вниз по руслу около часа, пока не погасли верхушки угрюмых зубцов Хана-Хере. В левом берегу русла наконец нашли широкую долину с твердой почвой, на метр возвышавшейся над песками сухого русла. Эта элементарная предосторожность была не лишней в Гоби, где внезапные ливни порождают в сухих руслах потоки, способные перевернуть тяжелую машину.
Едва лишь остановились моторы, как в безмолвии мертвой долины стал слышен шорох ветра но сухой и жесткой траве. Вместе с темнотой подступал знобящий холод. Повар разжег костер, и веселое пламя широко осветило высокие щетки белесого дериса. Проводник Цедендамба, взобравшись на холм, молча всматривался в зубцы гор, еще четкие на светлом небе. {вернувшись, он протянул мне человеческий череп. Я всмотрелся в костяные черты, не скрывавшие свой монгольский характер, перевернул и посмотрел на зубы. Не больше двадцати лет… Как погиб здесь этот неведомый – от болезни или от жажды в пути?
Подошел согнувшийся от холода Орлов. Неуемная любознательность ученого светилась в его глубоко запавших глазах. Мы стали удивляться поразительной безжизненности местности. Не то что зверя – ни птицы, ни ящерицы, ни насекомого. Ни признаков воды. Редкая сухая трава, клочками и пятнами, как на облезлой шкуре…
Мы стали расспрашивать Данзана, но молодой монгол, будучи родом из Хангая, совсем не знал гобийских мест. Цедендамба не понял наших впечатлений. Проводнику казалось, что это место такое же, как и многие другие в Гоби. – не лучше, но и не хуже. Позднее мы сами убедились в этом.
Допоздна толковали геологи о громадной толще песчаников, углистых сланцев и конгломератов с прослоями углей, слагавшей «Трех Чиновников» и Хана-Хере. Толща достигала громадной мощности – не менее четырех-пяти километров – и пронизывалась пластовыми интрузиями и вулканическими конусами порфиритов и базальтов… Мы еще очень мало знали Монголию и решили условно отнести толщу к юрскому периоду по сходству с такими же толщами, описанными прежде в северных районах МНР. Это заключение оказалось неверным, и нам же самим пришлось его исправлять при работах следующих лет.