Дорога во тьму
Шрифт:
Наконец начался и сам бал, когда отцы и братья получили возможность танцевать и общаться с девочками. Кузен, оказавшись рядом, с легким поклоном предложил мне руку, приглашая на вальс. Так и не начав толком соображать, я ощущала какое-то особенное блаженство, скользя по паркету, ведомая его уверенными руками. Сейчас, в модном приталенном фраке и белоснежной сорочке с накрахмаленным жабо, мой принц казался мне еще прекраснее, чем я его когда-то запомнила.
Когда прозвучал завершающий аккорд, Марко отвел меня в сторону, и мы получили возможность немного поговорить. «А ведь он совсем не изменился за прошедшие годы, — мельком отметила
— Ты очень хорошенькая, Мэри, и обещаешь вскоре стать настоящей красавицей, — сделал он мне комплимент, вручая рождественский подарок — тоненькую золотую цепочку с маленькой подвеской в виде сердечка.
Испытывая непривычную смесь смущения, восторга и неудобства, я поблагодарила кузена, извинившись, что ничего не приготовила ему взамен. Мы с девочками каждый год своими руками делали многочисленные подарки для родных, подруг и даже классных дам и сотрудников пансиона. Но разве я могла надеяться, что мне может понадобиться еще один?
— Тебе ведь, кажется, уже четырнадцать? — задумчиво уточнил Марко, а потом еле слышно добавил: — Что же, пожалуй, через несколько лет я приеду за тобой, чтобы забрать взамен этого твое сердце.
Могла ли я услышать в своей жизни что-то еще более прекрасное? Пристально глядя в глаза, он медленно поднес мою руку к своим губам, слегка прикоснувшись ими к коже над кружевной перчаткой. Обычный вежливый жест, но меня словно электрическим разрядом ударило. Кузен усмехнулся, продолжая улыбаться, и вдруг мне показалось, будто в его зрачках, устремленных прямо в мои, мелькнуло что-то очень опасное — хищное, жестокое. Но я моргнула, и уже ничего странного больше не замечала, скорее всего, привиделось. Я тут же напрочь выбросила увиденное из головы, зачарованная магией его вкрадчивого голоса, а особенно его словами.
Этот день промелькнул для меня, словно одно мгновение. К сожалению, Марко, вежливо раскланявшись, простился со мной еще до окончания праздника. Безумно не хотелось расставаться, но, конечно же, я не посмела даже поинтересоваться причиной такой поспешности или спросить, когда увижу его снова. Не исчезла лишь надежда, подаренная его обещанием.
Как обычно, нас оставалось лишь несколько человек из почти трех сотен воспитанниц. Вся группа разъехалась вместе с родителями на каникулы, и большая спальня встретила меня непривычной тишиной. Но, пожалуй, впервые за все годы пребывания в пансионе, мне от этого совсем не стало грустно. Скорее, наоборот, в тот момент я испытывала потребность побыть одной. Меня переполняли радужные мысли и сокровенные чувства, ни с кем не хотелось этим делиться, даже с Энни, которая всегда меня понимала, и от которой прежде у меня не было секретов.
Кажется, для меня пришло время первой настоящей осознанной влюбленности. Многие подружки уже рассказывали о подобном. Они ведь пользовались возможностью хотя бы дважды в год общаться с родными и соседями, среди которых, конечно же, имелись и ровесники, и взрослые молодые люди. Когда они, вернувшись после каникул, взволнованно прижимая руки к груди, с придыханием и дрожью в голосе рассказывали о вспыхнувших чувствах к соседу-студенту или молодому секретарю отца, о клятвах верности, и даже жгучих поцелуях и любви до гроба, мне это казалось наигранным и неестественным, словно бы пересказанным из дамского романа.
В пансионе, очевидно, чтобы избежать малейшего соблазна,
А теперь я даже не пыталась заснуть, вспоминая по минутам сегодняшний праздник, те сладостные ощущения от руки Марко, поддерживающей меня во время танца, от его улыбки, и самое главное — от его слов. Я сжимала в руке маленькое золотое сердечко и чувствовала, как сама не могу перестать улыбаться. Марко сказал, что через несколько лет он заберет мое сердце. А мне казалось, что он уже его похитил, даже если сам еще не понял этого.
Возможно, несколько лет для кого-то показалось бы очень долгим сроком, но я была согласна ждать сколько угодно. Ведь что еще могли означать эти слова, кроме того, что я очень нравлюсь своему кузену, и он непременно приедет, чтобы сделать мне предложение? Вот так и появилась у меня большая личная тайная — первая наивная влюбленность, которая, я ничуть не сомневалась, и являлась той самой настоящей великой любовью на всю жизнь, о которой писали поэты и мечтали все девушки.
Утром мою радость омрачило страшное известие об ужасной трагедии, произошедшей после вчерашнего праздника. Растерзанные тела двух воспитанниц были обнаружены истопником в дровяном сарае. Тут же вызвали шерифа, тем не менее, насколько знаю, расследование не дало никаких результатов.
Обе девочки обучались в старших группах. Одна — сирота, а вторая оказалась оставленной в пансионе на каникулы за какую-то провинность. Выяснилось, что никто даже не мог сказать, поднимались ли девушки после праздника в спальни или же, воспользовавшись общей суматохой, смогли незаметно выйти из здания прямо в бальных платьях. Верхняя одежда несчастных так и осталась в гардеробной, несмотря на то, что погода в тот вечер оказалась не самая подходящая для прогулок — холодно, ветрено и сыро.
Конечно, мне никто не сказал, что именно обнаружил истопник, но история это настолько всех шокировала, что поневоле я то и дело ловила обрывки разговоров взрослых, из которых складывалась ужасающая картина преступления. Обе девушки перед смертью лишились невинности, на шее у каждой следы укусов, прочные корсеты разодраны, что невозможно сделать руками обычному человеку, грудные клетки проломлены, как предположил шериф, чем-то тяжелым, хотя орудие преступления найдено не было. Сердца у несчастных были вырваны, а в зияющих ранах лежали плотные куски картона, наподобие визиток.
Одну такую карточку шериф мне показал, когда опрашивал возможных свидетелей, и поинтересовался, не видела ли я у кого-то подобных. На размокшей картонке темно-бордового цвета вытиснена фраза золотыми буквами: «Iter habeam in voluntate Dei». Подобных визиток я прежде не встречала, а вот сама фраза на латыни была мне более чем знакома.
«По воле Бога», — эта фраза постоянно звучала в церкви, неоднократно слышала я ее и от падре Джиэнпэоло. Но какой преступник посмел бы так кощунствовать? Если только сам дьявол? Но едва ли повелитель преисподней стал бы оставлять свои визитки.