Дорога. Записки из молескина
Шрифт:
Вот в такой компании я и выехала поездом в Ленинград. У Личинки в полиэтиленовой сумке под кожу лежала наличность, выданная ей городом для встречи британцев: посещения дворцов, музеев, театров и ресторанов.
Всю дорогу Личинка рассказывала мне, как в юности она не поддавалась на происки империализма. И в ГДР, и в Польше, и в Болгарии. Она поучала меня долго, больно тыча в мое плечо твердым профсоюзным пальцем и подозревая меня во всех грядущих грехах. Она воспитывала меня, бесцеремонно называя на «ты», пока в соседнее купе не вошли офицеры. Глаз Личинки заблестел, она завершила воспитательный час, поправила перед зеркалом прическу, вышла из купе и мечтательно
Гусарская попойка длилась до Ленинграда. Гусары перешли с Личинкой на «ты» и хором пели песню: «Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать». Личинка разгулялась, но с заветной сумкой при этом не расставалась. Молодец.
Британцы из Манчестера благополучно прилетели и накинулись на Ленинград без объявления войны.
– Скажи им, что я от профсоюза, – требовала Личинка.
– Личинка – от профсоюза! – констатировала я британцам.
– Хорошо, – безразлично кивали британцы.
– Ты сказала? Ты сказала им, что я – профсоюз? – настаивала Личинка.
– Да.
– Ну и что они ответили?
– Они ответили, что хорошо, что вы от профсоюза.
– И всё?! – недоумевала Личинка. – Может, у них есть ко мне какие-нибудь провокационные вопросы?
– У вас есть вопросы к мисс Личинка? – поинтересовалась я.
– Есть! – вдруг активизировался старший группы Дэвид, как оказалось – опытный путешественник, побывавший в СССР несколько раз. – Можно не идти к «Авроре», в Музей революции и в Музей Ленина?
– Можно?.. – спросила я Личинку.
Личинка подняла глаза к небу, посчитала сэкономленные на политической пассивности англичан средства, выданные ей наличностью, и, сказав, что это крайне подозрительно, разрешила.
В магазине «Сувениры» на Невском я купила огромный отбойный молоток для своего папы. Это был такой сувенир – шариковая ручка в виде почти метрового отбойного молотка. Папа будет смеяться – решила я и купила это уродище. Личинка прикупила себе бюстик Есенина и осуждающе шипела, что я веду себя крайне подозрительно. Британцы по моему примеру купили отбойные молотки и себе. А потом еще веревочные авоськи и меховые шапки-ушанки. Отбойный молоток был громоздкий, хоть и пластмассовый, и не влезал в сумку. Я полдня таскала его на плече. С ним же поволоклась в Кировский театр на «Гаянэ». Уставшие британцы плелись за мной со своими отбойными молотками и в меховых ушанках, похожие на махновцев-стахановцев, только что вышедших из забоя.
– Крайне, крайне подозрительно! – осуждающе кивала головой Личинка и делала вид, что она не с нами.
Пока мы пытались сдать в гардероб авоськи и шапки (молотки у нас не взяли), Личинка пропала. Мы нашли ее отбивающейся сумкой от какого-то «не нашего» империалиста, который, приняв ее за театральную служащую в ее форменном костюме джерси, на разных языках спрашивал, как ему пройти к своему месту. Придя на помощь Личинке, я объяснила империалисту по-английски, куда ему следует пройти и где сесть.
– Скажи ему, что я из профсоюза! – Личинка возмущенно, по-куриному отряхивалась.
– Она из профсоюза, –
– А! О!..
Империалист бросился целовать Личинке руки. Она от возмущения вновь замахнулась на него сумкой. Империалист, прижимая руки к сердцу и без конца кланяясь, убыл в указанном ему направлении.
В антракте он появился в нашей ложе, снова кланяясь и извиняясь, и церемонно преподнес мне красиво запакованную коробочку со словами: «Сувени-и-ир! Португа-а-алия!» Личинка цапнула коробочку и, ловко вытащив из-под кресел папин отбойный молоток, протянула его португальцу: «Сувени-и-ир! СССР!» А мне зашептала:
– Та-а-ак! Вот мы и влипли! Это же приспешник Салазара! Фашист!
– Но в Португалии уже давно нет фашизма! – возмутилась я.
– Может, и нет, но это не дает тебе права общаться с салазаровским наймитом!
Я горько вздохнула. Наймит был интеллигентен, хорош собой, и во лбу у него явно было несколько качественных высших образований. С изяществом юного князя он поволок отбойный молоток к себе в ложу, послав на прощание такой отчаянный взгляд, что у меня перехватило дыхание.
В следующий раз приспешник Салазара выскочил на нас в Эрмитаже. Радостно и удивленно, с сияющими глазами он подпрыгивал и ликовал за спинами моих британцев, размахивая ярким платком, пока я старательно переводила англичанам сведения об экспонатах рыцарского зала. Португалец и сам выглядел бы как рыцарь при дворе короля Артура, если надеть на него доспехи, дать в руки щит и меч Эскалибур. Хотелось называть его «милорд», – он похож был на принца, не осознающего своего высокого положения. Принца по крови, по духу и по воспитанию.
– Та-а-ак… – заподозревала Личинка. – Крайне странно… Ты ему сообщила, что мы собираемся в Эрмитаж?
– Не-ет…
Я сама была удивлена. И обрадована. Империалист наконец назвал свое имя – Ацдрубаль. Его звали Байо Пинто Ацдрубаль. Это было не имя. Песня. Поэма. Через несколько часов шатания по Эрмитажу мы с британцами собрались идти отдыхать в отель. Ацдрубаль увязался за нами. По дороге он пел. Изображал тореро. Танцевал. И без конца целовал мне руки. Личинка шипела и негодовала. Британцы хохотали. У гостиницы под бдительным профсоюзным оком мы с португальцем снова расстались, теперь уже навсегда. Не приходится говорить, что он уносил в своей тонкой и сильной руке мое сердце…
…В цирке шапито, куда мы приехали с англичанами, на арену вышел верблюд. Заносчивый и облезлый, он вышел явно в дурном настроении, всем своим видом демонстрируя презрение к зрителям. Плохо ему было, этому верблюду. То ли несварение, то ли полнолуние, то ли вообще – а ну ее, эту жизнь. И я его очень хорошо понимала. Верблюд надменно оглядел публику, выбрал Личинку, оценил ее костюм джерси и плюнул. Верблюжий плевок пеной расположился вокруг Личинкиной шеи и улегся липким боа у нее на плечах. Личинке стало плохо. Она повалилась ко мне на руки, не выпуская сумку с деньгами из цепких пальцев.
– Врача! Врача! – закричали вокруг.
На крик прибежал врач… Им оказался потомок лузитан и Генриха Мореплавателя Байо Пинто Ацдрубаль, принц и воин, отважный рыцарь короля и хранитель Ордена справедливости, правды и красоты. И, откачивая мою Личинку, он зашептал:
– Это судьба… Судьба! Третий раз! Третий раз мы встретились в этом большом чужом городе! В чужом холодном городе на воде! Это судьба…
И от огорчения, что он шептал это не мне, а Личинке, я проснулась. Поезд стучал на стыках. Тускло горела лампочка в купе. Личинка вскочила и суетливо завозилась, проверяя сумку.