Дороги богов
Шрифт:
Зарница и Ведомир, стоявшие ближе, взяли смертника под руки, повели за дуб. Он не сопротивлялся, хотя и ступал с трудом — он не боялся кончить жизнь во славу Перуна, но ему был страшен сам миг перехода в иной мир.
Прибежал на подмогу еще один жрец, постарше Ведомира. Втроем они совлекли с добровольца кольчугу, подкольчужную куртку и рубаху. На оружии, которое он снял с себя сам и положил на траву, остался знак князя — дружинник наверняка был сиротой-одинцом, которого князь кормил, поил и одевал из своих запасов. Пока Зарница помогала ему надеть белую смертную рубаху, жрецы-мужчины плеснули в чашу из горшка с узким горлышком цеженого пива с приправой, коим всегда опаивали людей, добровольно
А за дубом слышался голос Силомира, взывающего к дубу:
Дуб-дубище, Перуна капище! Дам тебе на требище Перуново огнище. Славься, Дуб-дубище! Сокол бело-сер, гой, востринушка! Аки вспарываешь, аки взлетываешь ты синь-неба свет Сварожича. Ты лети-лети в светлый Ирий-град, Да слети-слети ты к Перунию…Зарница привычным слухом ловила закликание, повторяя про себя, чтобы запомнить.
Когда они с Ведомиром под руки вывели воина к кострищу и ямине подле, он уже двигался как во сне. Примесок к пиву сделал свое дело — смертник глядел в неведомую прочим даль и не слышал, что произносили жрецы. Губы его чуть слышно шевелились — он повторял про себя то, что скажет Перуну, когда они встретятся на небесах.
Зарница никогда прежде не бывала на таких жертвоприношениях и смотрела во все глаза. Силомир действовал спокойно и быстро. Одного за другим он короткими быстрыми движениями заколол обоих быков, переждал, пока помощники не соберут кровь в подставленные сосуды. После чего повернулся к человеку.
Его помощники уже разделывали быков: кости и кровь ждала яма, мясо — огонь, шкуру — распяленные сучья дуба. Когда Силомир приблизился к нему, воин вздрогнул, словно пробуждаясь от наваждения. Но отступать было поздно — его никто не тянул за язык, не тащил к дубу насильно, а Перун мог оскорбиться, если не получит обещанную добровольно жертву. Силомир протянул руку, коснулся выпачканными в крови быков пальцами лба воина — и тот качнулся, закрывая глаза. Двигаясь как во сне, он последовал за жрецом. Тот подвел его к костру, поставил на колени и…
Зарница зажмурилась. Ей показалось, что сейчас боги непременно должны разгневаться. Что-то было неправильно, но она не могла понять что. Возможно, дело было в ее страхе — не так просто стоять и смотреть, как на твоих глазах убивают безоружного человека.
Но потом все кончилось, и она с облегчением перевела дух, когда больше уже не было нужно смотреть на край ямы, где только что стоял воин. Девушка спустилась к берегу Волхова, сорвала с себя верхнюю, жреческую, рубаху и, оставшись в кожаных портах и короткой подкольчужной рубашке, зашла по колено в холодную воду, черпая ее горстями и остужая в ней пылающее лицо.
Полузабытая привычка воина заставила ее обернуться. На берегу стоял Ведомир. Жрец был спокоен, но что-то в его взгляде заставило Зарницу спросить:
— Ты это видел?
Он кивнул.
— Это было… ужасно! — вырвалось у девушки. — Он не должен был… Ты и владыка Огнеслав учили меня совсем другому!
— У него были другие учителя, — отмолвил Ведомир. — Ты помнишь, что владыка говорил о других землях, где чуть ли не ежегодно убивают во славу богов по человеку? Там не спрашивают, хочет или не хочет человек отправиться к богам. Те же урмане очень любят лить человеческую кровь.
— Но он же…
— Он сам выбрал свою дорогу, — возразил Ведомир. — На нашу землю пришла беда — его услышит
Зарница хотела сказать еще что-то, но Ведомир уже отвернулся и стал подниматься наверх.
Ладогу окружали осторожно, следя, чтобы викинги раньше времени ничего не заметили. Леса, примыкавшие к городу мало не вплотную, помогали дружинам. А со стороны Нево-озера шли другие — остатки Будимировой дружины и бывалые охотники из числа простых людей вошли в воду и плыли под водой, дыша через полые камышинки, прикрывались плавучими охапками рогоза. На это опасное дело пошли, как давеча на жертву Перуну, только добровольцы — викинги наверняка стерегли драккары, хоть и вытащенные на мелководье. Они могли заметить нападавших и поднять тревогу. А тем было нужно незаметно пробраться в город и отворить ворота, сняв с них охрану.
Первые головы с прилипшими ко лбам волосами поднялись из воды у самых бортов. Свой, родной, водяной не выдал — не плеснув водой, несколько человек крадучись выбрались на мелководье. За ними шли другие, на ходу из охапок рогоза вынимая припрятанные в них и сохранившиеся сухими пучки стрел — тетивы на луках были непромокаемые, и те пронесли под водой.
На берегу горели костры, над которыми тенями маячили сторожа. Еще несколько урман прогуливались вдоль берега, почти неотличимые от ночного мрака, да на драккарах наверняка оставались люди. Поэтому нападавшие немного помедлили, озираясь. Несколько человек подобрались к драккарам, подтянулись через борта — нет, тихо. Перед рассветом у сторожей всегда ослабевает бдительность.
Луки поднялись, натягиваясь, одновременно. Каждый видел свою цель, каждый держал на прицеле урмана, и, когда послышался тихий свист старшого, стрелы вырвались разом, кучно, и также разом упали многие из тех, кто стоял или сидел.
Оставшиеся в живых повскакали, кто-то закричал, привлекая внимание, но полетели новые стрелы, и крик оборвался. С оставшимися схватились выбравшиеся из воды под прикрытием стрел засадные.
Пока они добивали охрану, лучники не мешкая двинулись наверх, к наружней стене Ладоги. Ворота были закрыты, но все добровольцы были ладожанами, многие были княжескими дружинниками и знали, где можно незаметно проникнуть в город, пользуясь тайными ходами. Урмане про них наверняка ничего не ведали. Ходы начинались на высоком берегу Нево-озера и над впадающим в него Волховом в зарослях, а завершались в нижних клетях крепостной стены.
Кроме стражи у кораблей, большинство урман отсиживалось в детинце, на бывшем княжьем подворье и в хоромах его ближних бояр и советников. По городу расселились немногие и чаще всего ватагами — конунг Готфрид до сих пор опасался словен.
Он понял, что дождался, когда его среди ночи потревожил шум и голоса. Бывалый воин, конунг пробудился мгновенно. Юная словенка-рабыня, которую он взял для утех, испуганно пискнула и метнулась прочь, как мышь, — викинг не смотрел на нее. Вскочив, он привычно торопливо одевался.
— Конунг, конунг! — звали голоса. — Тревога! Русы!
Он уже знал — на стене детинца трубили рога, поднимая воинов. Двери в его покои распахнулись, когда Готфрид уже был одет и разбирал доспехи. Двое телохранителей подскочили, принялись помогать натягивать панцирь и закреплять застежки.
Пока одевался, Готфрид успел все обдумать. Его не удивляло ночное нападение — он даже начал волноваться, что его так долго не было. Чего выжидали русы столько времени? Но они все-таки напали, и тем лучше — он раз и навсегда покончит с последними ростками непокорства. Дома рабы-трэлли тоже восставали, и было бы глупо не ждать подобного здесь.