Дороги и тропы
Шрифт:
Для всех странников, для всех любителей ветра, неба, душистых трав и бездонной воды Паустовский открыл страну со сказочно древним названием Мещера...
Зимними вечерами, когда в окошко стучится колючий снег, на сон грядущий перелистаешь страницы, и сразу к лампе подступят ветки нагретого ельника, пахнёт болотной сыростью, услышишь вдруг: падают капли с весел, от чавканья сапог по ковровому мху взлетают тетерева. Копны сена, болотные кочки с крупной дробью созревших ландышей. Луна в реке, разбитая на осколки рыбьим хвостом, черного цвета озера, грибы с телячью голову и крики птиц, названия которых не знаешь... Шуршит снег
И вот наконец едем. Нас двое. Теплые куртки, сапожищи до пояса. За плечами мешки с едой. Блокноты, бинокли, фотокамеры с длинными объективами. У Бориса походный магнитофон для записи лесных голосов. Билеты у нас до Рязани, а дальше будем расспрашивать, как лучше проехать, пройти, а вернее, проплыть, потому что вся земля залита водой, и не поймешь, где река, где озера, где луга заливные — вода, лодки, острова потонувшего леса и треугольники бакенов...
Сидим в столовой на станции Шилово. Улицы потонули в воде. В окошко видно, как в лодке пробираются в школу мальчишки, в лодке старик везет на базар поросенка, соседка к соседке с утюгом и связкой белья плывет в лодке. В воде стоят изгороди, столбы телефона, яблони.
— Извините, лещ у нас керосином припахивает,— сказала официантка.
Лещ действительно отдавал керосином. Розовый повар объяснял двум колхозникам, отчего лещи в Оке керосином «стали вонять».
— А может, и нельзя, чтоб не было керосину?
— Не может быть, чтоб нельзя...
— Воскресенский завод, говорите?.. Моя воля, директора одним бы лещом кормил. Он мне: «Не хочу!» А я ему: «Е-ешь!..» Глядишь, посветлела б вода...
Два рыбака от пристани к столовой в плетеной корзине несут лещей. Лещи трепыхаются, норовят выпрыгнуть из корзины.
— Поди ж ты! Живые, а с керосином...
— Эй, там, в столовой! — донеслось с пристани. — Закругляйтесь, капитан любит точность!..
— Что же, вся Мещера керосином побрызгана?
— Да нет, что вы, — поддержал наши мешки на скрипучих сходнях парень с берданкой. — Ока еще не Мещера... Вы капитана порасспросите...
Капитан сказал:
— Я так много видел, ребята, что мне и врать не надо. — Он потер рукавом сверкавшую маленьким солнцем бляху на кителе и показал на часы: время!
У капитана якорь и шрам на руке. На лице под кожей — темные точки, какие оставляют уголь и охотничий порох. Капитанские руки крутнули колесо с рукоятками. Качнулся и поплыл в сторону дебаркадер, большие круги пошли по мутному половодью. Истово перекрестилась старуха, у которой в корзине возятся куры, а поверх полушубка, наподобие ленты с патронами, висят бублики на шпагате. Бросил за борт недокуренную сигарету чернявый, татарского вида мужчина с пустым рукавом. Он везет запасную часть для трактора и все время подкладывает тряпку, чтоб шестеренка не билась о борт. Палуба завалена грудой почтовых посылок, бидонами, мешками семян, завернутыми в брезент саженцами, разного рода покупками из района. Сельский завмаг, одетый в желтый китайский плащ, везет два мотоцикла и пять детских колясок. На ящике с надписью «Не кантовать!», как мушкетеры, в резиновых ботфортах, с ружьями и собакой сидят двое охотников. У ног небрежно лежит добыча — тройка серых гусей.
В центре палубы, на груде мешков и корзин, царевной
Плывем два часа. За деревней Тырново от капитанских гудков поднимается первая стая гусей. С криком, на ходу «равняясь в затылок», гуси проходят, едва не задев линялый флажок над рубкой.
Мы с Борисом бросились к рюкзакам, но, пока искали подходящую оптику, гуси скрылись за лесом.
— Ничего, — сказал милиционер, резво прыгнув с мешков, ;— это только начало.
На всякий случай он спросил у нас документы. Семнадцать пар глаз с любопытством глядели на процедуру знакомства. Милиция улыбнулась, козырнула и водворилась на прежнее место.
— Это что ж, на кино, что ли?— спросила бабка, валяя в беззубом рту обломок баранки.
— Это для газеты. На всю страну, бабка, о нашей местности хотят написать, — разъяснил обстановку милиционер.
И сразу у нас появилось много друзей.
— Что и говорить, местность не обижена богом, — сказала бабка и спрятала надкушенный бублик. — Что же, и мой домишко получится?
— Гуси! Гуси!..
Теперь вся палуба хочет видеть гусей. Мы снимаем. У нас моментально кончается пленка, а пока заряжаем, новые стаи треугольником и вовсе без строя проплывают сзади, и впереди, и прямо над палубой. Ошалелые, как мальчишки, мечемся от борта к борту, не зная, куда направить глаза. А птиц все больше. Высоко, разрезав надвое солнце, тянется ниточка журавлей. Со свистом над самой водой проносятся утки. Гуси неторопливо поднимаются и опускаются за кустами.
— Глядите... Глядите...
Такое даже во сне не увидишь. Остров. Он весь шевелится, потому что нет и метра свободной земли. Гуси сели на отдых. Две или три тысячи, а может, пять.
— Снимайте ж!...
Нам надо, чтоб гуси взлетели. Вся палуба машет руками, кричит. Гуси волнуются, но не взлетают. Капитан подает четыре сердитых гудка. Не взлетают! Остров проплывает, он уже за кормой. Такое может не повториться. Умоляюще глядим в рубку.
— Не могу, расписание!
— Сынок, а бог с ним, с расписанием, — просит бабка.
Все с мольбою глядят на рубку. Капитан, улыбнувшись, сдается.
Катер делает поворот. Полкилометра плывет назад, потом крюк. Подходим из-за кустов. Капитан показывает, как надо спрыгнуть... Вода хлещет за голенища. Шут с ней, лишь бы объективы не замочило. Как в атаке — короткие перебежки... Тысячи три, не меньше! Шевелятся. Увидели, кажется... Шум крыльев, крики, радуга водяной пыли...
Мокрые, подняв кверху «оружие», возвращаемся.
— Ну как? — за всех спрашивает капитан. Мы счастливо киваем — порядок! Катерок плывет дальше.