Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
Я потянулся к рюкзакам. Она не вырвала у меня лямки, как я ожидал. Стояла и смотрела, как я вскидывал мешки на плечи. Потом вытерла лоб рукавом своей брезентовой куртки и, не говоря ни слова, по-, шла вперед. Я шел за ней. Мешки были дьявольски тяжелые. «Ну и сила же у этой пигалицы!» — подумал я.
В общем, я был доволен, что извинился перед Ириной. Какое мне в конце концов дело до нее и до ее жизненных планов! Не все ли мне равно, сбежит она отсюда или останется. Вернее всего, что сбежит. Только плохо будет, если кто-нибудь поверит в нее так же, как я в Светлану. Хорошо,
Волошина вдруг остановилась, посмотрела на меня и улыбнулась:
— Тяжело?
Она забросила свой третий, наполовину наполненный камнями рюкзак за спину, придерживая его. за лямки.
— Не, очень, — пробормотал я и подумал о том, что ей, наверное, часто приходится таскать такие тяжеленные мешки.
Видимо, между нами был установлен мир. Внезапно я почувствовал большое облегчение. Мне даже показалось, что мешки стали легче.
Мы подошли к палаткам, и я направился было к той, у которой произошла наша встреча.
— Нет, не сюда, — сказала Волошина, направляясь к другой, самой маленькой.
Она откинула и придержала полог, чтобы дать мне, возможность нырнуть под него. Войдя, я со вздохом облегчения сбросил эти проклятые мешки и осмотрелся. Две кровати-раскладушки, и Между ними опрокинутый, видимо из-под инструментов, ящик, на кото-, ром я увидел зеркало, стопку книг, бинокулярную лупу и полевой микроскоп.
— Вот здесь я живу, — сказала Волошина, пододвигая мешки к кровати.
Она сняла свою длинную брезентовую куртку и оказалась в блузке с короткими рукавами и туго перетянутой в талии серой юбке. Затем она подошла ко мне и протянула руку.
— Ну, спасибо, что помогли, товарищ начальник строительства!
Не содержалось ли в ее словах иронии? Я пожал ее маленькую руку.
— Может быть, вы отдохнете немного? — предложила Волошина, когда я направился было к выходу.
Конечно, следовало бы уйти. Что, собственно, удерживало меня здесь? Я сделал все, чтобы загладить впечатление от своего нелепого поведения, помог ей донести груз… Словом, теперь я мог спокойно уходить.
Но мне вдруг захотелось узнать, что же, собственно, собирается делать в наших краях эта девушка. В общих чертах я об этом уже знал и от нее самой и от профессора Горчакова. Однако мне захотелось услышать обо всем этом поподробнее.
Я сел на раскладушку: в палатке больше не на что было сесть. К тому же у меня затекли плечи, я порядком-таки устал.
— Здесь вы и собираетесь прожить два года? — спросил я.
— Ну нет, — ответила Волошина, усаживаясь рядом со мной, — здесь, так сказать, наша база, а большую часть времени мы будем проводить в горах. Летом, конечно. У вас тут хорошо в горах, — добавила она, посмотрела на меня и вдруг улыбнулась.
Я молчал.
— А вам что, здесь не нравится? — неожиданно спросила Волошина.
— Почему это вам так кажется?
— Ну… не знаю. Вы все время в каком-то странном настроении. Точно чем-то недовольны. Я права? Впрочем, это, может быть, только я на вас так действую… отрицательно?
— Вы тут ни при чем. Просто производственные неполадки, — ответил я, сознавая,
— А я вот не могу долго быть в плохом настроении! — задорно сказала Волошина. — Наверное, это от глупости? А?
— Нет, почему же…
— Объясните, товарищ Арефьев, — продолжала Волошина, — почему вы все-таки предсказали мне такую печальную будущность? Нет, нет, — заторопилась она, — я уже не обижаюсь, мне просто любопытно. Очевидно, во мне есть что-то не внушающее доверия. Наверное, я просто ростом не вышла. Так? Когда по окончании института комиссия распределяла нас, мне предложили работу в аппарате, в Свердловске. Посмотрели на меня и спрашивают так сочувственно: «А не трудно ли вам будет, девушка, в экспедициях?» Я чуть было не нагрубила в ответ. А потом, когда вышло по-моему и председатель поздравил и протянул руку, я и подумала: «Ладно, сейчас я тебе покажу!» А ну-ка, дайте руку, — внезапно попросила она меня.
Я протянул ей руну. Не могу сказать, что почувствовал боль от ее короткого пожатия. Но тем не менее оно было неожиданно сильным. Впрочем, у меня не было оснований сомневаться в силе Волошиной после того, как она с таким упорством тащила свои мешки. Чтобы доставить ей удовольствие, я воскликнул преувеличенно громко: «Ой!»
— Ну вот, видите! — Волошина рассмеялась. Я в первый раз услышал, как она смеется. У нее был мягкий, заразительный, по-детски звучащий смех. — Председатель был старичок, и тоже вот так же воскликнул: «Ой!».
— Вы что, занимаетесь спортом?
— Спортом? Да нет, что вы! Просто походите вот так два сезона в экспедициях — лучше всякого спорта натренируетесь.
— Но ведь когда вы жали руку председателю комиссии, экспедиции были еще впереди?
— Да, вы правы, — сказала Волошина и вдруг помрачнела. — Руки у меня такие, наверное, не от мешков с камнями. Я одна с матерью жила, отца в первые дни войны не стало. Мать у меня болела все время… Я, сколько помню себя, и дрова носила и ведра с водой… От этого, может быть…
Она как-то растерянно посмотрела на свои ладони, точно впервые увидела их, и удивилась.
— Вот только левая, у меня слабее, — тихо сказала Волошина, — сейчас-то ничего, а раньше совсем плохо было. — И я увидел на ее левой ладони широкое темное пятно — как шрам. Он не бросался в глаза, его можно было заметить, только приглядевшись, видимо шрам зарубцевался уже давно.
— Что это у вас? — спросил я. — Вы упали? Поранили руку? Обожгли?
Волошина тотчас же убрала руку.
— Так, ерунда, — быстро проговорила она. — В детстве…
— А где вы жили в то время?
— В Ленинграде.
— Во время блокады?
— И до и во время. Потом эвакуировались в Свердловск. Только это уже в сорок четвертом году было.
— Но как же вы там жили? И во время голода?! — воскликнул я, понимая, что мой вопрос прозвучал наивно.
— Так же, как и другие. А, не хочу сейчас вспоминать об этом! — Ирина встала. Я тоже поднялся.
— Теперь я займусь своими камнями, — не глядя на меня, сказала Волошина. — А вам спасибо.
На этот раз она не протянула мне, руки, только кивнула головой.