Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
— Ничего не понимаю, — сказал я, — какой контингент, о чем вы?
— В твои годы я соображал быстрее, — ответил Полесский. — Ну, хорошо, если хочешь языком репортера. — так вот: твои бетонщики грозятся бросить работу. Их не устраивают заработки. Они ребята обидчивые. Им еще в лагере насолили. Назревает скандал. Точка. Вопросы есть?
Скандал? Какой» скандал, почему? Ведь я еще до отъезда распорядился предоставить тем бетонщикам, которые простаивают, другую работу на стройке. Кто же скандалит? Может быть, тот самый тип, — Чурин, кажется, его фамилия, —
— Ничего не могу понять! — повторил я. — У нас же есть возможность временно перевести тех бетонщиков на другую работу и сохранить им средний заработок.
— Попробуй убедить в этом Чурина, — усмехнулся Полесский:
— Ах, Чурина! — воскликнул я. — Этого типа надо попросту гнать!
Полесский положил руку мне на плечо, покачал головой и сказал:
— Нет, Арефьев, так нельзя. Не выйдет!
— Что не выйдет?
— Ты, кажется, был в Москве?
— Ну, был.
— И не понимаешь, что теперь в таком деле спешить нельзя?
— В каком это «таком деле»? И при чем тут Москва?
Полесский медленно осмотрел меня с ног до головы — так, как будто видел впервые.
— Вот что, парень, — сказал он после многозначительной паузы, — я вижу, что должен провести с тобой, так сказать, разъяснительную работу, иначе ты наломаешь дров. Впрочем, дрова — это еще полбеды. А вот если ты свернешь себе шею… Идем к тебе. Поговорим.
И Полесский, взяв меня за руку, настойчиво повел к конторе.
…Через несколько минут мы были вдвоем у меня в кабинете. Я сел за стол.
— Так вот, друг мой Арефьев, — несвойственным ему задушевно-проникновенным голосом начал Полесский, — мне хотелось бы предостеречь тебя от поспешных решений. Если начнешь рубить сплеча, даже по Чурину, то неприятностей не оберешься. В политическом отношении, будем говорить прямо, ты еще мальчишка. Но ты мне нравишься. И я не хочу, чтобы ты пал жертвой.
— Чего?!
— Новых обстоятельств, — веско произнес Полесский и многозначительно поднял указательный палец. — Постарайся понять меня. Старая эра кончилась. Распалась связь времен. В такие периоды надо вести себя очень осмотрительно и… глядеть вперед. Тебе ясно, о чем я говорю?
— Нет, не ясно.
— Постараюсь объяснить, — терпеливо сказал Полесский. — Происходит великая переоценка ценностей. Этим и будем заниматься. Все остальное сейчас несущественно.
Конечно, я понимал значение его слов. Я мог многое ответить ему, но мне очень захотелось узнать, что еще скажет Полесский.
— Итак, все остальное сейчас несущественно? — Вот именно.
— А туннель?
— Что туннель? — недоуменно повторил Полесский.
— Туннель строить будем? Или только переоценивать ценности?
Полесский встал:
— Не понимаю твоего риторического вопроса.
— Какая же тут риторика? Вот сейчас я привез разрешение главка: мы откажемся от сплошного бе-тонирования и будем применять новый способ крепления — штанги.
— Я все-таки полагал, что ты умнее или по крайней мере сообразительней. Как ты думаешь, какой вопрос
— Вы имеете в виду Чурина?
— Он не один. Кстати, о Чурине. Этот джентльмен, конечно, подонок. Но сейчас такое время, что ты обязан считаться и с ним… Если хочешь, как говорится, остаться «на плаву»…
Полесский прошелся но комнате и снова присел на угол стола.
— Послушай, Андрей, — начал он, снова стараясь говорить мягко и задушевно, хотя в голосе его я уловил раздражение. — Может быть, я не сказал бы и четверти того, что говорю, если бы не знал тебя. В тебе живет искра божия. Давно за тобой наблюдаю. Ты ненавидишь бюрократов, ты враг жестокости… Словом, тебе должны быть по душе перемены в стране. Пойми же, нравится тебе это или нет, но некоторое время ты должен считаться с тем же Чуриным. Некоторое время, понимаешь? Потом можешь послать его к черту, хоть обратно в тюрьму посадить, если хочется. А пока надо вместе бить в одну точку.
— В какую? — спросил я, думая, как приятно было бы съездить Полесского по его небритой физиономии.
— Ломать, старое, — ответил Полесский.
«Ломать старое!» — повторил я про себя. Оказывается, разные люди могут употреблять эти слова с разным, даже противоположным смыслом! Я пристально поглядел Полесскому в глаза. И мне показалось, что со мной говорит не обыкновенный живой человек, а какой-то новый, невиданный мною доселе персонаж из кинофильма или пьесы. Я и чувствовал себя сейчас «как в кино», когда смотришь картину про чужих, отвратительных людей и знаешь, что это только фильм, что все это рано или поздно кончится и ты снова вернешься к настоящей жизни, ко всему привычному и родному, без чего вообще невозможно существовать.
— Если не хочешь отстать от времени, — снова услышал я голос Полесского, — поддержи чуринцев. Тебя не было на стройке — с тебя взятки гладки. Можешь свалить все на Орлова. Кстати, ты, кажется, в свое время был недоволен его статьей. Можешь теперь вставить ему перо.
— Так. А затем?
— А затем придумай что-нибудь, чтобы заткнуть Чурину и его гаврикам глотку. Дело ведь не в этом. В конце концов меня не интересует, получат ли эти ребята пару лишних сотен в получку или нет. Тут важен принцип. Так сказать, заголовок, «шапка». Ты за рабочих и против бездушных бюрократов.
— А что это даст?
— Ты младенец! Репутацию!
— Мне трудно разобраться во всем этом, — сказал я, делая над собой огромное усилие, чтобы не «спугнуть» Полесского и услышать все, что он хочет сказать. — Ведь я инженер, а не политик, мне надо туннель строить.
— Ах, да никого не интересует сейчас твой туннель, пойми это наконец! Твоя дыра в горе — это просто галочка, кружочек! Разве в туннелях сейчас главное? Сейчас дело в том, чтобы мы — ты, я, мыслящие люди — взялись бы за руль, понимаешь?! Разве ты не мог бы быть директором комбината вместо этого дуба Кондакова? Или ты, быть может, думаешь, что я разбираюсь в делах хуже этого партийного бонзы Баулина?..