Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
— Ну, давайте, Арефьев, докладывайте, — обратился ко мне начальник.
Я повторил все то, что два дня назад говорил Кукоцкому.
— Та-а-ак, — протянул начальник, когда я кончил, и обратился к Кукоцкому: — Твое мнение, Анатолий Валерьянович?
Кукоцкий пристально посмотрел на меня через свое старомодное пенсне, криво сидящее на хрящеватом носу, и снова, как тогда, в стеклах его отразился солнечный луч.
— Товарищ Арефьев, — медленно начал Кукоцкий, — не вполне точно информирует вас, Петр Степанович. Впрочем, он и меня информировал не вполне точно.
— Что вы имеете в виду? — спросил я.
— Вывал, —
Все мои мысли перемешались. Удар был нанесен мне так неожиданно, что я не сразу пришел в себя.
Да, на строительстве была авария, и главк в то время не мог об этом не знать. Но… Ведь мы предлагаем закрепить штангами только те участки, — а их было подавляющее большинство, — устойчивость которых не вызывала никакого сомнения! Теперь же все выглядело так, будто я пошел на авантюру, утаил случай аварии, пытался ввести в заблуждение и «Центропроект» и главк…
— Понимаете, Петр Степанович, — продолжал Кукоцкий, — все это могло пройти мимо нас. Но когда он ушел, — Кукоцкий сказал «он», не глядя на меня и таким тоном, как будто меня уже здесь не было, — я поднял все сводки по этому строительству…
— Но сводки не могут все объяснить! — перебил его я.
— Зато люди могут! — бросил мне в ответ Кукоцкий и, снова обращаясь к начальнику, продолжал: — Я вспомнил, что один из начальников участка того периода строительства сейчас работает в Москве, преподает в транспортном институте. Его фамилия Крамов…
— Крамов?! — От неожиданности я вскочил.
— Именно, — подтвердил Кукоцкий и спросил иронически: — Чего вы так разволновались?
— Вы… вы его знаете? — тщетно стараясь взять себя в руки, спросил я Кукоцкого.
— Раза два встречал его в министерстве. И какое это имеет значение? — пожал плечами Кукоцкий. — Факт в том, что я позвонил ему и узнал все подробности того вывала… Кстати, Крамов вообще рекомендует с большой осторожностью подходить к предложениям товарища Арефьева…
— Вы… вы звонили ему? — крикнул я, будучи уже не в силах сдержать себя. — Этому негодяю, который бежал от суда рабочего коллектива?
Начальник отдела сердито застучал ладонью по столу.
— Сядь, сядь, товарищ Арефьев, поспокойнее! — сказал он своим певучим украинским говорком и, обращаясь к Кукоцкому, продолжал: — Я фамилию Крамов, — он произнес ее «Храмов», — слышал.
— Возможно, я мало его знаю. Но факт остается фактом, — твердо сказал Кукоцкий. — На строительстве была крупная авария, и Арефьев не имел права не напомнить о ней, говоря о поведении пород на стройке. Это дает основание поставить под сомнение серьезность всей его аргументации. Вот о чем идет речь.
«Все кончено, — подумал я. — Полный провал. О чем мне говорить сейчас? О Крамове? О себе? О рабочих, которые ждут моего возвращения? Но как объяснить все это двум занятым людям, обремененным массой обязанностей, отвечающим за сотни строек, разбросанных по всей стране? Для них наш туннель — песчинка, точка, быть может и вовсе
— Вы не правы, — твердо сказал я Кукоцкому. — Мне все время кажется, что вы не хотите — да, не хотите! — рассмотреть наше предложение по существу, и все ваши возражения — просто отговорки. Ищете… ну, как бы это сказать… формальных поводов, чтобы уклониться от серьезного разговора! Вот вы, товарищ Кукоцкий, упрекаете меня в том, что я умолчал о той давней аварии, Но вы же опытный инженер и не можете не сознавать, что упрек ваш не имеет отношения к существу дела, это только психологический ход. Вы же отлично понимаете, что мы предлагаем штанговое крепление не на участках слабых пород, а на тех, где есть гарантия, что вывалов не будет, там, где крепость пород подтверждена геологическими анализами! Я хочу, чтобы мы обсудили вопрос конкретно, с технической точки зрения, как и подобает инженерам… А вы уходите в сторону, пытаетесь убедить начальника отдела, что и обсуждать-то не стоит… Но почему? На каком основании?!
Я выпалил все это «единым духом», потом сделал паузу и посмотрел Кукоцкому прямо в глаза; точнее — в поблескивающие стеклышки его пенсне. И мне показалось, что все, что я говорил, не произвело на Кукоцкого ни малейшего впечатления. Он смотрел как бы сквозь меня, холодно и отчужденно. И тогда я сказал:
— Учтите, товарищ Кукоцкий, я так просто не сдамся. Вы не имеете права отмахнуться от нашего предложения. Помните, тогда, в своем кабинете, вы произнесли слова: «Двадцатый съезд». Вы спросили меня, читал ли я его решения. Читал! Они у меня здесь, в сердце. Но они не лежат в нем без движения. Ведь надо жить дальше! Ведь будет и другой съезд, следующий… С чем мы придем к нему? С заученными наизусть решениями? Или с новыми туннелями, шахтами, рудниками?.. Я не был на Двадцатом съезде…
— А я был, — неожиданно сказал Кукоцкий.
— Вы… были?!
— А чего вы так удивляетесь? — спросил начальник. — Товарищ Кукоцкий — старый член партии, был гостем на съезде.
— Старый член партии? — невольно переспросил я.
— Ну да, — подтвердил начальник, — и на строительствах проработал с полтора десятка лет. Полтора десятка будет, Анатолий Валерьянович?
— Наберется, — ответил тот. Краска стыда залила мое лицо.
— Простите, — сказал я едва слышно.
Был вечер. Я укладывал свои вещи в чемодан. Мой поезд уходил завтра утром. Билет я купил еще днем; прямо из главка пошел на вокзал.
Я решил ехать на Урал, там, под Свердловском, жила моя мать. Предполагал выехать позднее, через неделю, быть может, когда окончательно решатся туннельные дела. Но после того, что произошло в главке, я понял, как мало надежды на благополучный исход — нашего дела.
Наше письмо осталось в «Центропроекте», ему будет дан официальный ход, для окончательного ответа требуется время. И все же я не ощущал в себе прежней веры в успех.
Почему?
Мне трудно ответить на этот вопрос. Было бы легче, если бы Кукоцкий оказался именно тем, на кого внешне был так похож: чиновником, инженером-канцеляристом. Тогда у меня перед ним все преимущества. Я человек практического опыта, непосредственный участник стройки, а он оторванный от жизни бюрократ.