Дороги свободы. I.Возраст зрелости

Сартр Жан-Поль Шарль Эмар

– Это безумие.

– Что? Что безумие?

– Ax! – воскликнула Сара, кладя ладонь на руку Матье. – Придите мне на помощь, мой дорогой Матье.

– Но о чем речь?

– Матье это неинтересно, – сказал Саре с недовольным видом Брюне.

Но она его больше не слушала.

– Он хочет, чтобы я выставила моего министра за дверь, – сказала она жалобно.

– Выставила?

– Он говорит, что я совершаю преступление, оставляя его у себя.

– Сара преувеличивает, – примирительно сказал Брюне.

Он повернулся к Матье

и с неохотой объяснил:

– Дело в том, что у нас скверные сведения об этом малом. Кажется, полгода назад он бродил по коридорам германского посольства. Не нужно быть большим хитрецом, чтобы догадаться, что может там проворачивать еврейский эмигрант.

– У вас нет доказательств! – сказала Сара.

– Это верно. У нас нет доказательств. Имей мы их, его бы здесь уже не было. Но даже если есть всего лишь сомнения, со стороны Сары глупо и опасно давать ему приют.

– Но почему? Почему? – страстно вскричала Сара.

– Сара, – ласково сказал Брюне, – вы взорвали бы весь Париж, чтоб избавить от неприятностей своих протеже.

Сара слабо улыбнулась.

– Ну, не весь Париж, но я, конечно, не стану жертвовать Веймюллером ради ваших партийных счетов. Партия – это слишком абстрактно.

– Именно это я и говорил, – сказал Брюне. Сара энергично затрясла головой. Она покраснела, ее большие зеленые глаза увлажнились.

– Мой маленький министр, – возмущенно сказала она. – Вы его видели, Матье. Да он и мухи не обидит.

Спокойствие Брюне было безмерным. Это было спокойствие моря. В нем было одновременно что-то успокаивающее и раздражающее. Он никогда не был особью, он жил жизнью толпы: медленной, молчаливой, шумной. Брюне пояснил:

– Гомес нам иногда присылает курьеров. Они приезжают сюда, и мы встречаемся с ними у Сары; ты, конечно, догадываешься, что сообщения у них секретные. Разве здесь место этому типу, который прослыл шпиком?

Матье не ответил. Брюне употребил вопросительную форму, но это был ораторский прием: он не спрашивал его мнения; Брюне давно уже перестал интересоваться мнением Матье о чем бы то ни было.

– Матье, я вас призываю нас рассудить: если я выгоню Веймюллера, он бросится в Сену. Разве можно, – добавила она с отчаянием, – толкать человека на самоубийство из-за одного только подозрения?

Сара выпрямилась, безобразная и сияющая. Она заставила Матье испытать смутное ощущение соучастия, которое испытывают к пострадавшим от несчастного случая, к задавленным, к беднягам, покрытым язвами и нарывами.

– Это серьезно? – спросил он. – Он бросится в Сену?

– Да нет, – возразил Брюне. – Он пойдет в немецкое посольство и окончательно запродастся.

– Это одно и то же, – сказал Матье. – Как бы там ни было, он пропал..

Брюне пожал плечами.

– Согласен, – сказал он равнодушно.

– Вы слышите, Матье? – воскликнула Сара, с волнением глядя на него. – Итак? Кто прав? Скажите же что-нибудь.

Матье было нечего сказать. Брюне

не спрашивал его мнения, ему не нужно было мнение буржуа, задрипанного интеллигентка, сторожевого пса капитализма. «Он меня выслушает с ледяной вежливостью, но поколеблется не больше, чем скала, он будет судить обо мне по тому, что я скажу, вот и все». Матье не хотел, чтобы Брюне как бы то ни было судил о нем. Уже давно ни один из них из принципа не судил другого. «Дружба не для того, чтобы осуждать, – говорил тогда Брюне. – Она для того, чтобы доверять». Может, он говорит это и сейчас, но теперь уже он думает о своих товарищах по партии.

– Матье! – воззвала Сара.

Брюне наклонился к ней и притронулся к ее колену.

– Послушайте, Сара, – мягко сказал он. – Я люблю Матье и очень ценю его ум. Если бы речь шла о каком-нибудь непонятном отрывке из Спинозы или Канта, я, безусловно, проконсультировался бы у него. Но на сей раз я не нуждаюсь в арбитре, будь он хоть преподавателем философии. Мое мнение определено.

«Конечно, – подумал Матье. – Конечно». Его сердце сжалось, но он не обиделся на Брюне. «Кто я такой, чтобы давать советы? И во что я превратил свою жизнь?»

Брюне встал.

– Мне пора, – сказал он. – Разумеется, Сара, вы поступите, как пожелаете. Вы не состоите в партии, и то, что вы делаете для нас, уже существенно. Но если вы его оставите, то я просто попрошу вас прийти ко мне, когда Гомес пришлет вам известия о себе.

– Договорились, – сказала Сара.

Ее глаза блестели, казалось, она успокоилась.

– И не оставляйте улик. Сжигайте все, – сказал Брюне.

– Обещаю.

Брюне обернулся к Матье.

– До свидания, старый собрат.

Руки он ему не подал, а внимательно, сурово и с беспощадным удивлением посмотрел на него вчерашним взглядом Марсель. Матье был обнажен под этими взглядами: высокий голый парень, хлебный мякиш. Растяпа. «Кто я такой, чтобы давать советы?» Он сощурился: Брюне казался уверенным и узловатым. «А на моем лице написано поражение». Брюне заговорил; у него был совсем не тот тон, какого Матье ожидал.

– У тебя удрученный вид, – мягко сказал он. – Что-то случилось?

Матье тоже встал.

– Я... у меня неприятности. Но это пустяки. Брюне положил руку ему на плечо. Взгляд его потерял уверенность.

– Какое идиотство. Все время мотаешься взад-вперед, и уже нет времени для старых друзей. Если ты загнешься, я узнаю об этом через месяц, да и то случайно.

– Ну, я так скоро не загнусь, – рассмеялся Матье. Он чувствовал хватку Брюне на своем плече, подумал: «Он меня не осуждает», – и проникся к нему смиренной благодарностью.

Брюне остался серьезным.

– Конечно, – сказал он. – Не так скоро. Но...

Наконец он, казалось, решился.

– Ты свободен около двух? У меня есть немного времени, и я мог бы ненадолго заскочить к тебе: сможем малость поболтать, как в прежние времена.