Дороги товарищей
Шрифт:
…До конца урока оставалось уже около пяти минут, когда Мария Иосифовна уложила свои книги в аккуратную стопочку.
— Вы все, конечно, помните нашу беседу некоторое время тому назад?
Мария Иосифовна помедлила, словно желая дать возможность вспомнить прошлый разговор.
— Тогда мы договорились, что беречь честь школы нужно в первую очередь отличной учебой. Вы сдержали свое слово. Завтра кончается первая половина учебного года. Итоги уже подведены: в классе десять отличников и ни одного отстающего.
Мария
— Саша, тебя вызывает Яков Павлович.
В кабинет директора Саша пошел не сразу. Он забежал в умывальную и внимательно осмотрел себя, свой костюм, воротничок, ботинки… Все было в порядке.
Саша знал, что Яков Львович теперь разрешит ему руководить подготовкой к соревнованиям.
Впрочем, подготовка не прекращалась ни на один день.
Глава третья
И ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ
В жизни молодых людей наступает такое время, когда им приходится решать, какому занятию отдать свои годы. Подойдя к заветному дню, к заветной точке, как путник к вершине горы, с которой видны тысячи дорог в разные стороны, одна красивее другой, молодые люди немножко теряются и, как путник, садятся на этом перевале помечтать и вместе с тем решить, куда же окончательно повернуть: или с обозом геологической разведки уйти в горы Памира и Алтая, или скользнуть в небо на крыльях серебристой алюминиевой птицы, или в лаборатории колдовать над колбами и мензурками, или встать с винтовкой в руках в солдатский строй, или уехать на север, на полярную станцию острова Диксон, или идти в просторные цеха фабрик и заводов, или выращивать новые сорта пшеницы?
Широка, богата и прекрасна страна родная, и много красивых дел способен ты совершить в полете фантазии своей, но не в силах человеческих объять все, о чем ты думал в школьные годы. В мыслях же твоих есть одно, самое близкое, самое заветное дело — берись за него и совершай подвиги во славу своей Родины!
…Первая большая веха жизненного пути Бориса осталась за спиной: он выдержал последний школьный экзамен. Скоро он должен был получить свидетельство об окончании десятилетки — белый лист, обведенный золотой каймой. Он аккуратно сложит его вчетверо, запечатает в конверт, отнесет письмо на почту и будет, трепеща от волнения, ждать вызова из Тимирязевской академии.
Борис любил сидеть на диване, неподалеку от Шурочки, уткнувшейся в книгу. Вот и сейчас, придя из школы, он сел там же. Волнующие воспоминания проплывали в памяти Бориса.
Он увидел себя совсем крошечным мальчиком — в ботинках, черных чулках и синей матроске, в расшитой серебряными нитками тюбетейке[42] на голове. Мама, одетая в свое лучшее шелковое платье, молодо отвечая на приветствия знакомых, вела его за руку в школу. Рядом
В памяти Бориса этот погожий сентябрьский день отпечатался так отчетливо, что юноша, казалось, помнил каждое слово, каждое новое знакомство в классе — их было так много!
Парту Борису облюбовала Шурочка. Положившись на опыт сестры, он сел на указанное ему место и стал с восхищением рассматривать класс — просторную, залитую солнечным светом комнату. Большая часть ее была занята тремя рядами сверкающих лаком парт. Впереди них стоял новенький высокий стол, а правее его возвышалась ослепительно черная доска на двух массивных ножках.
Класс показался Борису уютным, праздничным, и это первое впечатление от школы так и осталось у него на всю жизнь.
Помнится, вслед за Борисом в класс вошел мальчик в расшитой украинским узором рубашечке и тщательно выглаженных брючках. Его сопровождала взволнованная мама в шляпе с вуалью. Проводив малыша до середины класса, она опустилась перед ним на корточки, поправила ему рубашечку, горячо поцеловала в лоб.
— Будь счастлив, сынок!
Мальчик важно кивнул ей и направился к Борису.
— Здравствуйте. Вы чей? — сказал он.
— Я — Щукин, — вежливо ответил Борис.
Фамилия Бориса не удовлетворила мальчика.
— Ваш папа где работает? — бойко продолжал он.
— Папа — слесарь на заводе, — с достоинством сообщил Борис.
Он был совершенно уверен, что профессия отца — самая почетная. Однако мальчик высокомерно посмотрел на него.
— А мой папа прокурор Чесменска. Я Костик Павловский. Разрешите мне, я сяду ближе к окну: мне врачи прописали больше солнца.
Борис робко посторонился.
В класс вошел еще один ученик. Руки он держал в карманах брюк. Измятую кепку и букварь засунул под брючной ремешок так ловко, словно щеголял в таком виде не первый год.
Пока он неторопливо озирал четыре стены класса, Костик шептал Борису на ухо:
— Это ужасный драчун, уличный мальчишка Аркашка Юков! Опасайтесь его! Он в любую минуту может вас обидеть, даже сейчас.
Пророчество Кости не оправдалось. Юков молча сел сзади Павловского, положил книгу в парту и, подождав немного, небольно ткнул Костика кулаком:
— Это тебя привезли в легковухе?
— Да.
— Может, и меня покатаешь?
— Хорошо, — обрадовался благополучному исходу разговора Костик. — Только чтобы прилично вести себя…
— Ладно, чего там. По рукам, что ли?
После рукопожатия Юков счел нужным добавить:
— Если прокатишь по Центральному проспекту, никогда тебя пальцем не трону. А обманешь, одной затрещиной не отделаешься. Уж если я сказал — точка!
Это был чисто мужской разговор, и Щукин с уважением посмотрел на Юкова.