Дороги веков
Шрифт:
Но, увы, поиски безуспешны. Несколько кусков шлака, ещё два обломка глиняных сопел — и всё. По-видимому, древнее производство располагалось в том месте, где сейчас виден обширный, уже поросший кустами карьер, в обрыве которого нам и посчастливилось углядеть эти остатки. Печальнее всего, что нет ни одного черепка, по которому можно было бы хоть приблизительно установить время, когда древние переславцы выплавляли на этом бугре железо из собранной тут же болотной руды, мешая её с древесным углем и раздувая огонь мехами. А может быть, всё это связано опять-таки с временем Петра I и его «корабельной потехи», как остатки глиняной корчаги со смолой, на которые мы как-то наткнулись при раскопках очередной стоянки, расположенной невдалеке от Польца? Конечно, не та техника,
Следы державного пребывания встречаются здесь в самых неожиданных местах и видах…
Захватив увесистые находки, мы отправляемся дальше по валу — к Куротне, к остаткам высоких песчаных дюн за нею, к уже известным мне стоянкам, лежащим на древнем берегу озера, по которому текут рельсы узкоколейки. Она прорезает древние мысы, пересекает давно заросшие заливы, но в целом довольно точно указывает ту границу, где влажное разнолесье сменяется сухими сосновыми борами.
Здесь облик прошлого выдаёт себя цветом мхов, сменой кустарника и деревьев, зарослями папоротника, отмечающими с неизменностью ту невидимую границу, за которой на песках наслоились пласты торфянистого заболоченного перегноя. Но главное, что привлекает меня, заставляя снова и снова возвращаться к узкоколейке, так это противопожарные борозды, змеящиеся с двух её сторон по опушкам леса. Почвенный слой здесь взрезан глубоко, отвернут в стороны плугом, и, подчищая время от времени лопаткой стенку борозды, бредя по ней, можно рассматривать бесконечный, почти не прерывающийся извилистый разрез, что тянется по всхолмлению берега на много километров.
В тот первый год, когда я открыл для себя Польцо, в одной из этих борозд я нашёл новую стоянку. Поэтому, вернувшись через две недели на берега Плещеева озера, я отправился шагать по этим бороздам, где углядывая, а где и просто нащупывая во влажном песке босой ногой кремнёвый отщеп, черепок, а то и наконечник стрелы. Теперь мне известно здесь уже девять стоянок, относящихся к разному времени. Если на Польце перемешаны остатки всех эпох, то здесь, на древнем берегу Плещеева озера, они лежат раздельно, позволяя изучать и сравнивать заключённый в них материал.
Мы идём по борозде, останавливаемся, присматриваемся, обманутые кусочками сосновой коры, так похожей на кремнёвые отщепы, снова идём, собирая и заворачивая в бумагу находки. Но до чего здесь условно само понятие «стоянка»! Девять пунктов — только девять центров наибольшего насыщения вещами. Отграничены, отделены друг от друга пересохшими руслами древних ручейков или заливами лишь три или четыре. Остальные протянулись по низкому песчаному берегу, который засыпан черепками и колотым кремнем. Почему на этот именно берег Плещеева озера собиралось в древности так много людей и с таким завидным постоянством? На какие-либо церемонии, общие празднества? Но в основе почти всех ритуалов древности лежали заботы хозяйственные: успех охоты, увеличение племени, забота о хлебе насущном… А ведь только здесь, вдоль этого берега, тянутся густые заросли тростника, только здесь нерестится плещеевская рыба и как раз сюда всегда собираются по весне местные и приезжие рыболовы. В камышах тесно от лодок, некуда закинуть приманку, а на берегу дымятся костры, стоят палатки, мотоциклы, автомашины и автобусы.
Как-то раз, возвращаясь из Ленинграда, я разговорился с попутчиком. Он оказался ихтиологом, и я поинтересовался: могут ли сохраняться неизменными места нереста в течение нескольких тысяч лет? Подумав, он ответил, что могут, безусловно могут, если только не изменились природные условия.
Насколько я мог судить, природные условия здесь не менялись. Колебания уровня озера происходили чрезвычайно медленно, позволяя зарослям тростников перемещаться вслед то за отступающей от берега, то за наступающей на него кромкой воды. Всё так же у подножия подводного обрыва били в глубине озера ключи, и солнце прогревало мелководье, давая тепло и пищу миллионам вылупляющихся из икринок мальков. Вот почему сюда и собирались всегда люди — собирались на весеннее обжорство, на праздник весенней
От века им неведомы пределы —
Мечты и страсти воспалённый бег —
Ловить зари взносящиеся стрелы
И слушать скрип уключин и телег.
На всех путях — и близких и далёких,
На всех причалах, памятью спеша,
Найдёшь оставленные ими строки,
Созвучные твоим, моя душа!
Потёртые баронские короны,
Кастилий ветхих старые гербы
Хранят лесов раскинутые кроны,
Чужих земель пещеры и гробы…
И, бороздя глубины океанов,
В горниле слова выплавляя стих,
Развенчиваем славой осиянных,
Чтоб возвеличить — малых и простых!
40
На станции сегодня с утра суета, какая-то нервозность, и вскоре оказывается, что на торфопредприятии ждут гостей: областное совещание по развитию торфоразработок решили на этот раз провести в Купанском. То-то, я смотрю, мой Василий Николаевич с утра у диспетчерской — в новеньком костюме, накрахмаленной рубашке с галстуком, весь сияющий, приглаженный и озабоченный… Не подошёл — только издали рукой помахал. Да ведь всё равно, раз совещание будет, Свекольников, директор Купанского предприятия, обязательно гостей на раскоп повезёт: собственное его кунсткамерное «диво», на его отчислении работаем… Только до демонстрации ли ему и Данилову будет после недавней аварии? Как-никак, а ЧП с жертвами…
Так оно всё и получилось. Заседали, совещались, разъезжали по линии, а ближе к вечеру, видимо, на закуску перед банкетом, остановили два классных вагончика прямо перед раскопом. И высыпали на отвалы, поскольку в раскоп я спуститься не позволил. Совещание действительно представительное: директора всех ярославских торфопредприятий, среди которых, конечно же, блистает Королёв, оглушающий нас своим хриплым басом, и дорожники, те, что ответственны за вывозку торфа с полей и на которых сейчас все шишки валятся, поскольку не хватает ни вагонов под погрузку, ни мотовозов, чтобы составы вывозить…
Мне кажется, наш новый раскоп не произвёл на гостей должного впечатления. Потрогав черепки (почему-то каждому непременно хочется черепок сломать — крепкий ли?!), они разбились на группы, продолжая прерванные споры. Возле меня остались только Королёв и Данилов, раскрасневшийся больше обычного от жары и горячих разговоров.
— А ты, Вася, вот у этого кладоискателя спроси — прав я или нет, — проговорил Королёв, кладя свою тяжёлую лапищу на моё плечо и как бы разворачивая меня лицом к главному инженеру. — Вот этот приятель твой, — теперь он обращался ко мне, — хочет новую ветку тянуть и посёлок на Половецко-Купанском массиве строить. А зачем, спрашивается? Техника на уже разработанных массивах нужна. В нашем Кубринске мы ещё только начинаем, и такими темпами работать — на пятьдесят лет с гаком хватит. Здесь у них — лет на пятнадцать-двадцать. Ну чего ты, чего на меня смотришь? — повернулся он к Данилову. — Тебе бы только дороги строить! А вот начнёшь там строить, тебе этот сейчас же счёт подаст: плати на папуасиков! Он и там их найдёт.
— Да я не против механизации, Вячеслав, пойми! — возражал разгорячённый главный инженер. — И не хуже тебя знаю, что техники не хватает. Но ведь о перспективе подумать надо! Сколько сейчас в Переславле жителей? Тысяч пятнадцать, не больше… А по перспективному плану, который сейчас утверждают, — до ста тысяч. Тут, даже если об одном топливе говорить, старыми разработками не обойдёшься. Надо вперёд глядеть!
— И я говорю, что надо вперёд глядеть, да только не так! — вдруг разъярился Королёв. — Вперёд да вперёд, а что там? Сто тысяч человек в Переславле будет? А на кой чёрт они там нужны?! Ведь от этих лесов, от озера они только мокрое место оставят. Засрут всё вокруг! А вместо того чтобы за голову схватиться, крикнуть: «Да что же вы, черти, с природой делаете?!» — вы все, как попугайчики: строить, строить! Взять бы вас всех да…