Дорогой бессмертия
Шрифт:
— Ты лучше посмотри, какое чучело там торчит, — перебил его Николай Гнидюк.
В светло-зеленой шинели — грузный офицер. Рядом с ним — молодая женщина.
— Да это же людвипольский крайсляндвирт! — заметил кто-то из партизан.
— М-да. Это фрукт!
— Тс… Тс… — предостерегающе пронеслось по цепи.
Фаэтон подъезжал к заминированному участку. Затаив дыхание, все следили за его приближением к роковой черте. «Сейчас, сейчас!» — отдавалось в голове. Но в решающий момент взрыва не последовало. Галкин не дернул вовремя шнур. Усталый от переходов, бессонных
Перепуганные лошади рванулись вперед с такой силой, что кучер опрокинулся с сиденья. Никем не управляемые лошади, обезумев от страха, неслись, петляя, по дороге к селу Озирцы, унося крайсляндвирта с его перепуганной спутницей.
Огорченные неудачей, партизаны искоса поглядывали на виновника провала операции.
— Сорвалось! — простодушно сказал Кузнецов. — А жаль. — И обратился к Галкину: — За невыполнение приказа в боевых условиях вы должны отвечать.
— Оно-то так, — начал защищать товарища Приходько. — Все же…
— Знаю, — перебил его Кузнецов, — в бою, мол, все бывает… Хорошо, на этот раз Галкина простим. Надеюсь, такое больше не повторится?
— Нет!
Бойцы облегченно вздохнули. Раздались шутки, смех.
— Черт с ним, с немцем! — ворчал Приходько. — Все равно от нас не уйдет. Но какие кони ускользнули! Вот это жаль…
— Поздно сокрушаться, Коля, — подзадоривал его Николай Гнидюк. — Надо было вовремя хватать их за хвосты. А ты — чем хвалился, на том и провалился.
Слова Гнидюка покрыл дружный хохот партизан, в котором громче всех рокотал бас Николая Приходько.
Загорелись первые звезды. По синему небу потянулись длинные белые полосы облаков. В эту позднюю пору наша группа прибыла в отряд.
На всю жизнь я запомнил свой первый рейд с Кузнецовым!
С тех пор прошло немного времени. И вот он пришел сюда, обеспокоенный предстоящим заданием матери. Я с тем же вниманием и обаянием слушал Николая Ивановича, как и в первые дни нашего знакомства. В каждом слове Кузнецова я чувствовал сыновью заботу о благополучии моей матери.
5. В Луцке
Ранней весной, когда зеленеет трава и воздух напоен ароматом распустившихся почек, легкий туман синеющими и прозрачными клочьями тает над лесом. Утро ощущаешь во всем: и в звонком пении птиц, и в еще не испарившейся ночной сырости, и в солнечных лучах, нежно тронувших кроны деревьев. Человек дышит легко, свободно.
В сопровождении группы партизан под командой капитана Фролова мать с Ядзей Урбановнч вышли к ближнему селу Рудня-Бобровская. С ними был и мой брат Ростислав. От места стоянки отряда Медведева до Луцка было почти двести километров. Путь был нелегким, он лежал через леса, непроходимые болота, густые кустарники. Шли ночью, днем отдыхали. Путников обычно сопровождал крик совы или вой волков. После того как переправились через реки Случь и Горынь, остановились в Киверецком лесу. Отдых был непродолжительным. Бойцы
— Ну, теперь и расстанемся, — мягким баском сообщил Фролов, вытирая платочком вспотевший лоб. — Отсюда до города доберетесь без нас.
Лесок, через который пролегала просека, то редел, разбегаясь стволами, то становился гуще. Разведчицы посмотрели в ту сторону, где дорога поворачивала на восток: завтра она приведет туда, где их меньше всего ждут.
— Поцелуемся? — с легким смущением предложил капитан.
Мать поцеловала Фролова в лоб, а Ядзя прикоснулась пухлыми губами к его розовой щеке.
Ростислав подошел к матери, заглянул в ее чуть беспокойные глаза:
— Будьте осторожны, мама. Мы ждем вас…
Сын и мать крепко обнялись.
— Не тужите, бог поможет, вернусь целехонькой.
Мать долго смотрела вслед удалявшейся группе Фролова, с которой уходил и Ростислав.
Как только забрезжил рассвет, партизанки на подводе миновали местечко Киверцы и выехали на шоссейную дорогу. Через час они были в Луцке. По улицам города шныряли немецкие офицеры и солдаты, но Ядзя и мать, как ни странно, были спокойными, шли уверенным шагом. Вскоре показалась улица Кичкаровская. В доме № 2 жила старшая сестра матери — Теофилия Ильинична. С ней прожинала дочь Мария и ее муж Григорий Обновленный. В этом доме и решила остановиться мать, а Ядзя — у Прасковьи Баранчук.
Дверь открыла племянница.
Увидев знакомое лицо, воскликнула:
— Тетя Марфа?
— Узнаешь, Мария? — улыбнулась мать, внимательно вглядываясь в молодую хозяйку.
— Как же, узнала! Живы!
— Как видишь…
— Проходите. Каким ветром вас сюда занесло?
— Попутным!
В первый день никто в беседах не касался «нового порядка». Мать поинтересовалась обстоятельствами, заставившими Григория служить в полиции. При этом приговаривала:
— Оно и рискованно, и неприятно, да и не красит Григория…
— Разве по своей воле? — объяснила Мария. — Устроиться на работу не легко было, мы голодали, а тут подвернулось предложение. Как было не пойти! А нынче ему выдали полицейскую форму. Скажу вам от чистого сердца, тетя Марфа, в душе не терпит Гриша ни фашистов, ни украинских националистов, да уйти от них сейчас не может. Того и гляди, шкуру быстро спустят. Почему же, спросят, не нравится тебе наша власть? Противное дело, да вот так и служит. Ну и жить, конечно, надо. Воздухом сыт не будешь.
Такие доводы не убедили мать. Она рассуждала иначе. Многих ведь застигла беда! Натерпелись люди и сейчас страдают, а в полицию служить не пошли и поклонов фашистам не бьют. А тут тебе сразу: «Воздухом сыт не будешь, предложили»… Да знают ли они, как ей, матери семерых детей, вообще того воздуха не хватало, когда ее преследовали жандармы и полицейские после ухода сыновей мужа в партизаны? Ох, как тяжело было! С хутора на хутор добиралась, на руках ведь малые ребята были. А тут… Нет, есть, видимо, другая причина, что Григорий стал полицейским, — пришла к заключению мать.