Дорогой богов
Шрифт:
— Простите господин граф, что обязанность службы заставила меня прочесть письмо, мне не предназначенное. В некоторой степени меня, возможно, извиняет то, что письмо адресовано дворянам Остзейского края, а я — дворянин и сейчас нахожусь почти что в Лифляндии. — Генерал замолчал, по-видимому догадавшись, что шутка оказалась не совсем удачной, и оттого смутился еще более. — Ах, простите, совсем забыл… — Василий Иванович повернулся к сидевшему за его столом офицеру. — Позвольте представить моего сына, подполковника Александра Суворова.
Морис пожал протянутую ему руку, а подошедший вслед
— Садитесь, господа, — произнес Василий Иванович, возвращаясь к своему креслу. Немного помолчав, он спросил Мориса: — Так вы, стало быть, направляетесь в Лифляндию?
— Да, ваше превосходительство, — ответил Морис.
— Не могу ли я чем-нибудь быть полезным вам? — спросил генерал. — Не смущайтесь, — продолжал он, — тем более что я прочел письмо генерала Лаудона, а он прямо просит в нем оказывать вам всяческую помощь, коль скоро вы будете в ней нуждаться. К тому же вы офицер союзной нам армии, ранены, и мой долг не просто человеческий, но и служебный помочь вам.
Мориса тронула приветливость русского генерала, но он опасался, что комендант Кролевца желает помочь ему не столько из-за того, о чем он говорит, сколько из-за того, что костюм Мориса и весь его внешний вид давно уже оставляли желать лучшего.
И Морис отказался. Но генерал, по-видимому, разгадал ход мысли Мориса и снова предложил ему помощь. На этот раз генерал сказал:
— Кроме всего прочего, я немного знал Гедеона Эрнста Лаудона и прошу вас взять у меня деньги как у человека, который имеет с вами общих знакомых.
Морис, все еще сильно колеблясь, не решаясь воспользоваться предложением Суворова-старшего и оттягивая эту, как ему казалось, унизительную для него минуту, спросил:
— В каких же обстоятельствах ваше превосходительство изволили знать господина генерала Лаудона?
Суворов засмеялся:
— Честно говоря, в обстоятельствах самых плачевных. Я узнал господина Лаудона, когда он возвратился из Таврии, где ему довелось сражаться с турками и татарами. Слышал, что он храбрый офицер. Но когда Лаудон вернулся в Петербург, обстоятельства в столице сильно переменились: императрица Анна Ивановна померла, на престол вступила ныне здравствующая государыня, и Лаудону, как и многим другим офицерам-иностранцам, пришлось с русской службы уйти. Вот в это-то время я и познакомился с ним. Но знакомство наше было очень недолгим: Лаудон вскоре уехал в Пруссию и там — я наверное это знаю — пытался поступить в армию короля Фридриха, но король решительно отказал ему в этом.
— Куда, простите, пытался он поступить? — спросил удивленный Морис.
— В прусскую армию, — спокойно ответил Василий Иванович, — но его не взяли в службу, — повторил он и добавил: — Тогда-то Лаудон поехал в Австрию и вот, как видите, успешно там служит.
Морис сидел ошеломленный.
— Не может быть, невозможно, — тихо проговорил он и посмотрел на генерала.
Суворов-старший, обращаясь к сыну и сидящему здесь же Сидорову, сказал по-русски:
— Что это с ним стряслось? Сидит и бормочет: «Не может быть, невозможно…»
— Чего не может быть, ваше превосходительство? —
И Александр Суворов, молча сидевший все это время, но понимавший по-немецки не хуже отца, коротко передал Сидорову весь разговор, который ему довелось услышать.
— Как же не может быть, ваше превосходительство, когда переводчик мой Манштейн нынче утром говорил мне то же самое? Он говорил, что долго служил вместе с этим… ну как его… Ладоном и воевал вместе с ним супротив поляков и татар. И уехал из Петербурга тоже вместе. И как вы правильно изволили говорить, в Пруссии Манштейн вместе с Лаудоном просились в службу к Фридриху, но тот Манштейна взял, а Лаудона нет. А то «невозможно»! — И Сидоров неодобрительно покосился на Мориса, который осмелился не поверить господину генералу.
Василий Иванович, выслушав Сидорова, перевел все это Морису. Но это уже не произвело на Мориса почти никакого впечатления, ибо еще до того, как Василий Иванович сказал ему об этом, Морис почувствовал, что все сказанное русским комендантом — правда.
И когда Суворов-старший передал ему рассказ Манштейна, Морис спросил только:
— Ну, а Манштейн что у вас делает? — По тону вопроса было видно, что ответ его нисколько не интересует и спросил он только оттого, что именно это прежде всего пришло ему на ум.
Суворов-старший спокойно и обстоятельно ответил:
— Манштейн попал к нам в плен во время сражения при Гросс-Егерсдорфе. Он командовал ротой гренадер и дрался отчаянно, но был ранен, потерял сознание и попал в плен. Мы вылечили его в нашем лазарете и теперь держим переводчиком. Он просился взять его в нашу армию обратно, но мы, разумеется, отказали.
Морис, растерянный и взволнованный, поднялся из-за стола:
— Так, значит, он мог бы убить своего старого друга Лаудона, если бы тот встретился с ним в бою? А Лаудон мог бы убить меня, если бы король Фридрих в свое время не отказал ему, а взял к себе на службу?
— Конечно, — спокойно и просто ответил ему генерал.
А сын его бросил скороговоркой:
— Немцу лишь бы воевать, а с кем да за что — ему все равно. Вот и воюете. Недаром сам король Фридрих любит говаривать: «Нет денег, нет и немца». — И вдруг, как бы вспомнив о чем-то, спохватившись, спросил: — А сами-то кто будете, немец или нет?
— По отцу — поляк, по матери — мадьяр, — ответил Морис и подошел к генералу. — Ваше превосходительство, позвольте мне воспользоваться любезным предложением вашим и одолжиться деньгами. Кроме того, прошу вас позволить мне остаться в вверенном вам городе, хотя, откровенно говоря, я еще не знаю, что буду здесь делать.
Подобно тому, как встреча с отцом Михаилом заставила Мориса усомниться в полезности своего служения церкви, встреча с генералом Суворовым заставила Мориса задуматься над смыслом своей военной службы. Его герой, его Лаудон, оказывается, не был таким, каким видел его Морис. Лаудон служил не потому, что дело императрицы Марии-Терезии казалось ему правым, а дела короля Фридриха бесчестными. Нет, и тысячу раз нет! Если бы в свое время король Фридрих взял его в прусскую армию, Лаудон так же лихо служил бы под теми знаменами, которые теперь ему иногда удавалось захватывать.