Дорогой богов

Балязин Вольдемар Николаевич

Морис быстро сошелся с Рейсдалем, несколько раз побывал у него дома и однажды отдал капитану свое единственное сокровище — синий бархатный конверт, все, что осталось у него на память о доме. Отдал из опасения, что в каком-нибудь чужом порту кто-нибудь позарится на занятную вещицу.

Андрей ушел в дальний рейс, о нем не было ни слуху ни духу, другие же матросы как-то не располагали Мориса к дружбе, хотя взаимные их отношения были самыми наилучшими.

Экипаж «Амстердама» состоял из десятка матросов. Почти все они были опытными, старыми моряками, и только возраст заставлял их служить на корабле Рейсдаля, так как рейсы, которые совершал корабль, были непродолжительными. И хотя жалованье матросов было невелико,

они не уходили с корабля, ибо многие уже прочно осели в Кролевце и долгая разлука с домом была бы для них тяжелой.

Что же касается Мориса, то он преследовал иные цели: ему хотелось сначала овладеть азами морского дела, а затем, если дело пойдет хорошо, перенять у старого капитана кое-что из того, что он знал и умел. А знал и умел Франс Рейсдаль многое…

Прошло почти полгода с того дня, как Морис появился в Кенигсберге.

Однажды теплым и тихим майским вечером Морис сидел на полюбившейся ему скамейке у стены замка. В двадцати шагах от Мориса бесшумно текла река, зашедшее солнце золотило края сгустившихся на горизонте облаков, желтыми и красными всполохами загорались стекла в окнах домов и кресты на куполах церквей. В воздухе была разлита спокойная тишина, в которой, как в реке, купался затихший город. Было еще светло, по булыжникам набережной изредка глухо погромыхивали экипажи и звонко цокали подковы лошадей.

Морис сидел на скамейке, ощущая спиной приятное тепло нагретой за день каменной стены замка и бездумно любуясь игрой последних лучей солнца, как вдруг неподалеку от него раздались быстрые тяжелые шаги и из-за куста сирени вынырнул человек. Это был Петер, один из матросов с «Амстердама».

— Морис, — волнуясь произнес Петер, — на «Амстердаме» русский офицер с двумя солдатами! Офицер заходил в каюту к старику Рейсдалю и показывал ему казенную бумагу, подписанную каким-то важным чином. После этого они прошли в твою каюту и перерыли там все на свете: кажется, русские что-то искали, но ничего не нашли. Офицер приказал никого из команды не отпускать на берег, но к старику Франсу прибежал его внук с корзиной провизии, и капитан незаметно сунул в корзинку мальчишке записку. Смышленый малый прочитал ее и одним духом примчался в «Акулью пасть». Там вместе со мной сидело несколько наших парней. Мы мигом сообразили, что нам делать, и разбежались в разные стороны искать тебя. — Петер перевел дух, затем лукаво посмотрел на Беньовского: — Сознайся, ты что-нибудь натворил? Чего ради русские заявились к нам на корабль, а?

— Хотел бы я знать! — ответил Морис. — Послушай, — добавил он, — а что, если я поближе к ночи зайду к старику Рейсдалю домой? Ведь не заставят же его русские ночевать на корабле. А ты иди на «Амстердам» и шепни капитану, чтоб он подождал меня у себя дома.

— Неплохо придумано, Морис, — ответил Петер. — Ну что ж, пожалуй, я побегу. Три фута воды тебе под килем! — И Петер исчез так же быстро, как появился.

Морис дождался наступления темноты и, низко надвинув на глаза шляпу, вышел на набережную. УЗКИМИ тесными переулками Старого города он пробрался к берегу Замкового пруда и вскоре оказался у дверей капитанского дома.

Рейсдаль ждал его в дальней комнате, сидя у окна, завешенного шторой.

— Благополучно добрался, а? — спросил капитан. — Никто не наступал тебе на пятки?

— Как будто бы никто, — ответил Морис.

Рейсдаль встал, подошел к тяжелому буфету, наполненному глазурованными глиняными кувшинами, тарелками, чашками, и вынул оттуда зеленый стеклянный штоф и две таких же рюмки.

Капитан сел и жестом пригласил Мориса к столу.

— Судя по всему, — начал он, — русские сочли тебя за шпиона короля Фридриха. Офицер расспрашивал меня о тебе, о твоих занятиях и твоих друзьях, будто я святой дух и должен знать даже то, о чем ты думаешь. Я отвечал, что это какая-то ерунда,

что я могу за тебя поручиться. И, сдается мне, русский офицер поверил моим словам. Но с ним был какой-то белобрысый немец, судя по всему — переводчик. Он, сдается мне, неправильно переводил офицеру мои ответы, он еще лез из кожи вон, чтобы доказать, будто я вру. Чего только не навыдумывал этот белоглазый, чтоб сбить меня с толку! Но, сдается мне, ничего у белоглазого не вышло. Не так-то просто, сынок, запутать или запугать старого Франса Рейсдаля, а? Был, правда, момент, когда я подумал: «Ну, Франс, отправишься ты вместе с Морисом в тартарары». Но все обошлось. Русский офицер долго и сердито говорил о чем-то белобрысому, пока у того по бледной роже не пошли красные пятна. А потом меня отпустили домой, настрого запретив кому-нибудь говорить хоть что-нибудь из всего этого дела. Я ушел, а они так и остались на корабле, поджидая тебя. Вот какие дела, сынок. Не знаю, что тебе и присоветовать, а?

Морис тоже не знал, что предпринять.

«Почему русские хотят арестовать меня? — думал он, но ответить на вопрос не мог. — Скорее всего, братцы как-нибудь дознались, где я, и русских известили о том, что в их владениях скрывается бывший австрийский офицер, разыскиваемый венской полицией. Что меня может ждать в этом случае? Арест. Высылка под конвоем в Вену, суд и тюрьма… Неволя и бесчестье…»

Морис встал.

— Я пойду, капитан. Спасибо вам за все.

Рейсдаль бросился к нему, просил задержаться до утра, подумать как следует: может быть, стоит пойти к русскому коменданту, рассказать ему все, доказать свою невиновность… И вдруг Рейсдаль как-то сразу осекся, ссутулился и, шаркая парусиновыми домашними туфлями, ушел в соседнюю комнату.

Оттуда он вернулся, держа в руках синий бархатный конверт и маленький кожаный мешочек.

Морис взял конверт, достал оттуда рекомендательное письмо Лаудона и порвал его на мелкие части. Затем засунул конверт во внутренний карман куртки и подошел к старому Франсу.

— Спасибо, капитан Рейсдаль. Я никогда не забуду вашей доброты, — проговорил Морис и положил тяжелый кожаный мешочек на край стола. Потом крепко обнял капитана, неловко ткнулся носом в жесткую седую щеку старика и выбежал за порог.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

повествующая о встрече двух старых знакомых, во время которой один не узнал другого, а также знакомящая читателя с судебным приговором, пока что первым в этой истории

— Вахмистр, попросите господ офицеров ко мне. Всем остальным прикажите спешиться.

— Слушаюсь! — рявкнул рыжеусый, багроволицый вахмистр и, вздыбив коня, круто повернулся. — Господам офицерам, — заорал он, — к пану генералу! Всех просим — с коней долой!

Разбрызгивая холодную апрельскую грязь, дюжина офицеров поскакала к генералу.

Морис сидел, нахохлившись, закутавшись в сырой от дождя плащ, и даже не обернулся, когда услышал, как один за другим приближаются к нему его офицеры: он промок, озяб, сильно ныла простреленная в сражении нога, болела голова и единственным его желанием было скорее добраться до постели, снять тяжелую намокшую амуницию и упасть на кровать.

Когда офицеры тесным кольцом собрались вокруг него, Морис сказал:

— Мы пробудем в этой деревне неделю. Дайте людям отдохнуть и привести себя в порядок. Я остановлюсь в корчме. До утра без особой надобности прошу меня не беспокоить, — и, тронув повод, медленно поехал к стоявшему на перекрестке дорог двухэтажному трактиру…

Морис тяжело сошел с коня, молча передал повод ординарцу и, сильнее, чем обычно, хромая, пошел к крыльцу трактира. На нижней ступеньке крыльца, низко кланяясь, стоял чернобородый трактирщик. Рядом с ним, держа поднос с хлебом-солью, стояла его жена, дородная, рослая женщина в нарядном сарафане и ярком, цветастом платке.