Дорогой ценой

Вернер Эльза

– Нет, Винтерфельд не стал бы слепым орудием в чужих руках. Он действует по собственной инициативе. К тому же брошюра не могла быть написана в течение прошедших с его отъезда нескольких недель, для этого понадобилось несколько месяцев, а может быть и лет. Вот здесь, в моей канцелярии, почти у меня на глазах, составлялся план этого произведения, каждое слово которого указывает на длительную и тщательную подготовку.

– И асессор ни вам, ни кому-либо другому не проговорился об этом? – спросил Вильтен. – Ведь были же у него знакомые, друзья…

Губы барона дрогнули, и его взор невольно остановился на оконной нише, из которой вчера вышла

ему навстречу Габриэль.

– По крайней мере одного из его друзей я знаю, – глухо ответил он, – и потребую от него отчета. Что же касается лично Винтерфельда… ну, это потерпит, так как в настоящую минуту мне необходимо посчитаться с другими врагами. С ним же у меня может идти речь только об одном. Не стоит толковать о том, что асессор Винтерфельд в своем благородном негодовании выставляет меня тираном и всю мою административную деятельность – злым роком города и провинции; другие считали так же. Серьезного внимания заслуживает лишь то обстоятельство, что он осмелился высказать свое мнение во всеуслышание и что эту дерзость не только претерпели, но, может быть, и одобрили. Я немедленно потребую полного удовлетворения от правительства, которое оскорблено вместе со мной, и если проявят намерение уклониться от ответа, то сумею принудить к нему силой. Уже не первый случай, что мне приходится ставить вопрос ребром перед столичными господами и очищать таким образом воздух от интриг, насыщающих его.

– Вы слишком серьезно смотрите на это, – стал успокаивать барона полковник. – До сих пор вы отражали подобные нападки своим непоколебимым спокойствием и пренебрежением. Почему же сейчас ложь и клевета выводят вас из себя?

– Кто говорит, что это ложь? – гордо выпрямился барон. – Брошюра дышит ненавистью, но в ней нет ни слова неправды, и я не намерен отрицать ни одного из приведенных в ней фактов. Я сумею защитить все, сделанное мною, но только перед теми, кто вправе требовать от меня отчета, а никак не перед первым встречным, которому вздумалось взять на себя роль судьи. А ему и его единомышленникам я дам ответ вполне по их заслугам.

В эту минуту их разговор был прерван: губернатору принесли донесение, полученное от полицмейстера. Полковник Вильтен поднялся, говоря:

– Пойду отдать необходимые распоряжения… Баронесса уже благополучно прибыла? Она приехала вместе с нами в город, но отклонила мое дальнейшее сопровождение до замка. А как поживает фрейлейн Гардер?

– Не знаю, – коротко ответил Равен, – я еще не видел ее сегодня и был слишком занят, чтобы встретить свояченицу. Позже я зайду к ним.

Они пожали друг другу руки, и полковник удалился. Тогда Равен возвратился к своему письменному столу, на котором еще лежали вчерашние депеши, и принялся за письмо министру.

Баронесса действительно приехала несколько часов тому назад, но была встречена только дочерью, что очень обидело ее. Она нашла в высшей степени бестактным со стороны зятя, что он не урвал хотя бы нескольких минут от дел, чтобы приветствовать ее. К тому же ее простуда усилилась из-за сегодняшней поездки. Баронесса объявила, что очень больна и расстроена, и при первой возможности ушла к себе в спальню, чтобы «на свободе отдохнуть», чем весьма обрадовала свою дочь, предоставленную теперь самой себе.

Габриэль не могла скрыть от матери свое волнение и беспокойство. Барон сегодня вовсе не показывался и даже передал извинение за то, что не может выйти к завтраку. Правда, девушка знала, что вследствие вчерашних событий он был

занят с самого утра, что всякие донесения, аудиенции и совещания беспрерывно сменяли друг друга в его рабочем кабинете, но все же считала, что он должен был найти время хотя бы на несколько минут зайти к ней.

«До завтра!» – эти слова, произнесенные со страстной нежностью, все еще звучали в ее душе. Это «завтра» наступило и наполовину уже миновало, а Равен не шел и не написал ей ни строки, ни слова, и это удручало девушку.

«Что случилось?» – неотступно думала она.

Подошло между тем обеденное время. Габриэль была одна в маленькой гостиной своей матери. И вот наконец она услышала в передней быстрые, твердые шаги, и ее бледное личико при звуке этих шагов вдруг покрылось густым румянцем. Страх, забота, беспокойство разом были забыты в ту самую минуту, когда дверь отворилась, и в комнату вошел барон.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказал он, – мы одни?

Габриэль утвердительно кивнула. Она хотела было поспешить навстречу барону, но замерла на месте, смущенная его суровым тоном. Только теперь она заметила, как резко изменилось его лицо. Это был совсем не тот Арно Равен, который вчера признавался ей в страстной любви, превратившей все его существо в пламенеющую нежность. Сегодня он стоял перед ней в мрачном спокойствии. Губы его были крепко сжаты, в неподвижном, мрачном лице не было и следа вчерашнего волнения, и взор, с угрозой устремленный на нее, горел гневным пламенем.

– Ты, может быть, ожидала меня много раньше, – продолжал барон. – Мне нужно было ознакомиться с некоторыми… новостями, а для нашего сегодняшнего разговора еще хватит времени. Конечно, излишне объяснять тебе, на что я намекаю; если ты и мало осведомлена о моих служебных делах, то сейчас так же хорошо, как и я, знаешь, о чем пойдет речь.

– Я? Нет, – ответила Габриэль прерывающимся голосом.

– Ты намерена запираться? Ну, об этом мы поговорим после. Прежде всего я хочу знать, что побудило тебя разыграть со мной комедию, в которой на мою долю выпала такая смешная роль. Берегись, Габриэль! Я уже вчера говорил тебе, что не гожусь для такой роли. Мужчина, видящий себя осмеянным и преданным, смешон лишь до тех пор, пока терпеливо сносит это. Я не намерен так поступать. Игра, затеянная со мной, может стать роковой как для тебя, так и еще для одного человека.

– Но что ты хочешь сказать? Я тебя не понимаю! – воскликнула молодая девушка, страх которой увеличился при этих загадочных намеках.

Равен подошел почти вплотную к Габриэли. Его пронизывающий взор не отрывался от ее лица.

– Что значили предостережения, которые ты делала мне вчера, во время нашей поездки? – продолжал барон. – Откуда тебе вообще было известно, что мне что-то угрожает, и почему ты так вздрогнула и смертельно побледнела, когда доложили о прибытии курьера из столицы? Говори!

Габриэль слушала его с возрастающим замешательством; она начала подозревать сущность вопросов барона, но их связь была совершенно непонятна для нее.

Равен, должно быть, убедился в этом, так как вынул из кармана брошюру и бросил ее на стол.

– Может быть, это произведение придет на помощь твоей памяти. Постыднейший, неслыханный выпад, сделанный против меня! Ты, вероятно, читала его в черновике; закончено оно было уже в столице, в министерстве. Не смотри же на меня так, как будто я говорю на каком-то чуждом тебе языке. Или тебе не известно имя, напечатанное на обложке?