Дорогой ценой

Вернер Эльза

– Успокойся, Макс! Забудем о том, что было. Последние сутки, проведенные в мучительном страхе за твою жизнь, показали мне, что значит потерять единственную надежду и отраду в жизни. Не обвиняй себя! Я тоже часто был не прав по отношению к тебе и никак не мог понять, что ты создан иначе, чем я. Но, несмотря на все это, настоящая минута, мне кажется, показала, как ты дорог своему отцу…

Бруннов склонился над сыном и поцеловал его в лоб. Такой нежности уже давно не было между ними. Макс, с детских лет не видевший ласки отца, ответил на нее с сердечной теплотой:

– В

будущем тебе не придется жаловаться на своего упрямца, на «реалиста». Я никогда не забуду того, чем ты рисковал ради меня, отец! Однако теперь обещай мне тотчас же уехать обратно. Ты ведь уже доказал, что ради меня не считаешься ни с какой опасностью, но пока ты не переедешь границу, она будет висеть над твоей головой. Еще раз прошу тебя, уезжай как можно скорее!

– Завтра же уеду, – ответил Бруннов, – только завтра утром еще раз навещу тебя… И не думай возражать, Макс! Не мучь себя напрасной заботой! Говорю тебе, нечего опасаться, что мое инкогнито будет раскрыто. Теперь я ухожу от тебя. Тебе необходим покой, а ты и так уже чересчур взволнован.

– Да это мне ничуть не вредно, у меня очень крепкий организм, – возразил Макс. Он подумал о том, что в течение этого дня без всякого вреда выдержал горячий медицинский диспут и сделал предложение, но предпочел пока не говорить отцу о своих любовных делах и продолжал: – Не правда ли, ты был немало удивлен тем, что нашел меня в этом казенном здании?

– Конечно, тем более что имя советника Мозера, чиновника губернаторской канцелярии, мне тоже совершенно незнакомо. Ты, вероятно, познакомился с ним и даже подружился во время своего пребывания здесь?

– Положим, мы не очень-то дружны! Этот Мозер – идеальный образец бюрократа. При слове «революция» с ним происходит нервный припадок, и в первый же день знакомства он указал мне на дверь за то, что я ношу политически неблагонадежное имя.

– Ты должен быть ему тем более признателен, что, несмотря на это, он приютил тебя в своем доме. Мы оба очень обязаны ему. К сожалению, я не могу лично поблагодарить его…

– Ради Бога, не вздумай сделать это! Хотя он и не знает тебя лично, но его инстинкт благонамеренности безошибочно подскажет ему, что перед ним государственный преступник.

– Макс, не говори таким тоном о человеке, принявшем тебя под свой кров! – укоризненно сказал Рудольф Бруннов. – Ты остался таким же, как был. Кроме того, помни, что хотя твоя рана и не угрожает жизни, но она во всяком случае достаточно серьезна, чтобы отбить у всякого другого охоту говорить, а ты еще злишься на своего гостеприимного хозяина.

Макс подумал, что своим приютом он менее всего обязан Мозеру, но не сказал ни слова об этом и с вполне понятным беспокойством стал уговаривать отца поскорее уйти и соблюдать величайшую осторожность. Рудольф Бруннов уступил его желанию и, коротко простившись с сыном, вышел.

Выходя из квартиры Мозера, он вдруг столкнулся с самим советником. Последний подошел к незнакомцу и вопросительно произнес:

– Доктор Франц?

– Да, это – мое имя. Я, вероятно, имею удовольствие видеть господина Мозера?

– Совершенно верно. Моя дочь передала мне,

что вы врач и пришли по поручению доктора Берндта; поэтому мне хочется лично услышать от вас, правду ли говорят женщины, что состояние больного значительно улучшилось и даже есть надежда на выздоровление. После сегодняшнего заявления вашего коллеги мне это кажется невозможным.

– Опасность Действительно миновала, – ответил Бруннов. – Я нисколько не сомневаюсь в спасении жизни доктора Бруннова. Конечно, он почти всецело обязан этим самоотверженной помощи, оказанной ему в вашем доме. У вас, вероятно, было немало хлопот из-за него.

– Да, да, очень много, – тяжело вздохнул советник, совершенно не зная, радоваться ли ему или досадовать на то, что ангел смерти обошел его дом: ведь в конце концов также неприятно было прочесть в газетах, что «доктор Бруннов, сын известного революционера, благополучно выздоровел в доме советника Мозера».

Рудольф Бруннов между тем с большим участием смотрел на старика, видимо удрученного заботой. Он ничего не знал о своевольном поступке Агнесы и приписывал всецело Мозеру попечение о его сыне. Вместе с тем, благодаря характеристике, данной ему Максом, он видел в советнике человека, великодушно отрекшегося от своих личных взглядов и симпатий и принявшего к себе своего политического противника.

– Доктор Бруннов, – произнес он, – надеюсь, скоро сам будет в состоянии выразить вам свою благодарность, но я, будучи его старым другом, считаю своим долгом сделать это теперь от его имени. Я… мы благодарим вас, господин советник, от всей души благодарим за то, что вы сделали.

Мозер был весьма тронут этими словами, свидетельствующими об искренней признательности, и ответил:

– Это был мой христианский долг. Всякий другой сделал бы то же, но приятно встретить такую признательность.

– Поверьте, мы чрезвычайно благодарны вам, – с живостью подтвердил Бруннов. – Мы сознаем, какую борьбу пришлось вынести человеку с вашими взглядами и вашим положением. Это в самом деле было актом благороднейшего самоотречения! – и в порыве охватившего его волнения Бруннов протянул руку Мозеру.

Бедный советник! Прославленный Максом инстинкт благонамеренности не предостерег его, когда он схватил и дружески пожал руку государственного преступника. Ему было очень приятно встретить наконец человека, сумевшего по достоинству оценить его невероятное самопожертвование в столь фатальных обстоятельствах, и незнакомец снискал его высшее расположение.

– Не хотите ли зайти на минуту ко мне? – спросил советник. – Я буду очень рад…

– Благодарю вас, – отклонил его приглашение Бруннов, только теперь вспомнив о том, что ему не следует проявлять слишком большую благодарность и участие. – Мне нельзя надолго задерживаться здесь, меня призывают мои врачебные обязанности. Но, с вашего позволения, завтра утром я еще раз навещу своего пациента.