Дорогой длинною

Дробина Анастасия

На пути пассажиру пролётки попалась девушка лет двадцати в красном, прорванном на локтях платье. Она ползала на коленях по скошенному жнивью, собирая в подол рассыпавшуюся картошку. Её небрежно заплетённые волосы падали вниз, и было видно, как под тканью платья по-птичьи двигаются худые лопатки. Услышав шаги, она быстро, как зверёк, повернулась всем телом. С некрасивого лица блеснули насторожённые глаза.

Пришедший остановился, улыбнулся.

– Митро?.. Арапо^[1]?..
– Девушка, вскочив, всплеснула руками. Картошка посыпалась на землю.
– Дмитрий Трофимыч! Митро! Ты? Ты?!

–

Я, девочка. Тэ явес бахталы^[2]. Как ваши, все здоровы?

– А что им будет? Ай, да я побегу скажу! Вот радость-то! Радость какая! – последние слова девушка выпалила уже на бегу, и вскоре её красное платье мелькало возле телег. Усмехнувшись, Митро подобрал со жнивья несколько картофелин и пошёл следом.

Возле шатров его встретила толпа: собрался чуть ли не весь табор.

Цыгане сдержанно улыбались, шевелили кнутовищами скошенную траву, из-за их спин выглядывали босоногие женщины. Чумазые дети бесцеремонно рассматривали гостя.

– Тэ явэн бахталэ, ромалэ^[3], - обращаясь ко всем сразу, степенно сказал Митро, замедляя шаг.
– О Ваня, Петька - здорово! Дядя Паша! Чтоб ваши кони сто лет сыты были и не задохнувшись бегали!

Цыгане весело зашумели. К Митро протянулось сразу несколько рук, кто-то сунулся обнять, кто-то во весь голос принялся распоряжаться:

– Эй, воды принесите, самовар, живо! Скорее вы, сороки! Что там с ужином?

Перед гостем не позорьтесь, проклятые!

Женщины бросились к шатрам. Загалдевшим детям Митро сунул горсть конфет, пряники, дал несколько мелких монет, улыбнулся на благодарные слова матерей. Обернувшись на негромкий оклик, зашагал к крайнему шатру.

Дед Корча не встал ему навстречу - лишь протянул морщинистую коричневую руку и жестом пригласил сесть рядом. Густые волосы с сильной проседью падали старику на плечи, усы и борода возле губ были жёлтыми от табака. Тёмно-карие, блестящие, по-молодому живые глаза улыбались гостю.

– Будь здоров, Арапо. Снова к нам? Варька из-за тебя на весь табор раскричалась. Сейчас ужинать будем. Эй, бабы, трубку!

У огня суетилось несколько женщин. На окрик старика метнулась самая молодая из них, влетела в шатёр, чинно вынесла из него длинную трубку, подала, перекидывая из ладони в ладонь, уголёк из костра.

– Видишь - сына женил, - объяснил дед Корча, прижимая большим пальцем – сплошной мозолью - уголёк в трубке.
– Хоть и не принято невестку хвалить, но - чистое золото.

Молодуха вспыхнула, торопливо отошла к костру. Старик проводил её довольным взглядом. Весь табор был семьёй деда Корчи, и если число своих детей он помнил твёрдо - двенадцать, а подсчитывая внуков, колебался между четырьмя и пятью десятками, то невесток, зятьёв, племянников и правнуков не пытался даже перечислить. Упомнишь их всех разве?

Здоровы - и слава богу.

Митро опустился на вытертый до основы, уже покрывшийся росой ковёр.

Из уважения помолчал, дожидаясь, пока старик раскурит трубку, отыскал глазами Варьку. Та возилась над котелком у соседнего шатра. Поймав взгляд Митро, несмело улыбнулась и тут же, спохватившись, сжала губы, прикрывая некрасивые, выпирающие вперёд зубы. Митро бросил ей

подобранную картошку. Варька ловко поймала её в фартук, высыпала в помятое ведро, понесла к огню.

Дед Корча выпустил изо рта клуб дыма. Покосившись на Митро, чуть заметно усмехнулся.

– Вижу, опять за тем же приехал.

– За тем же, - не стал отпираться Митро.
– Голос… Голос её жалко, понимаешь, морэ^[4]? Не в обиду будь сказано, только кому он тут нужен?

– Что, в хоре своих голосов не стало?

– Почему, есть… - Митро не мигая смотрел в бьющееся пламя.
– Что Смоляко говорит?

– Илья-то? А что он скажет… Не знаешь его? Одни кони в голове. Весной на Кубани стояли, так он целый косяк откуда-то пригнал. Тем же месяцем на ярмарке сбыли, большие деньги взяли. Меняет, продаёт - настоящий цыган!

Зачем ему в город?

– Кофарить^[5] и в Москве можно.

– А как же, слышали… - в сощурившихся глазах старика пряталась насмешка.
– Как понаедут в табор хоровые, в золоте все, носы до небес задирают - господа! А сами такие же кофари^[6], как наши. Ещё и не знаешь, кто на ярмарках громче орёт. У ваших-то голоса покрепче!

Митро пожал плечами, промолчал. Над полем спускались сумерки. С недалёкой речушки потянуло туманом, в небе робко, по одной зажигались первые звёзды. Мимо шатра, смеясь и болтая, пробежала стайка девушек - рваные юбки, босые ноги, увядшие ромашки и васильки в спутанных косах. Одна из них окликнула Варьку, и та, вскочив, кинулась следом. В посвежевшем воздухе отчётливо слышалось стрекотание кузнечиков.

Со стороны реки донёсся нарастающий конский топот. Дед Корча подмигнул Митро:

– Вон скачут. Поговори с ним сам, может, послушает.

Из тумана, ворвавшись в очерченный костром круг света, галопом вылетели всадники. С десяток молодых цыган, ещё мокрых, взлохмаченных, на ходу попрыгали с лошадей, и тишина разбилась смехом, криком и ржанием.

– О, Митро! Арапо! Чтоб тебе золоту счёт потерять, здравствуй!

– Будьте здоровы, чявалэ^[7]. Чтоб ваши… - начал Митро обычное приветствие и, перебивая самого себя, вдруг со страстным стоном выдохнул: – О, дэвлалэ^[8], дэвлалэ, дэвлалэ-э-э…

Одним могучим прыжком он вскочил с ковра. С расширившимися глазами сделал несколько шагов к лошади, которую сдерживал под уздцы один из парней. Зажмурившись, схватился за грудь, словно ему не хватало воздуха.

Цыгане вокруг понимающе усмехнулись, отошли, давая посмотреть.

Это был красивый чагравый^[9] жеребец с тонкими, сильными ногами, крутой шеей и густой нестриженой гривой. Ещё разгорячённый после скачки, он не желал униматься, перебирал копытами, просился на волю, умоляюще кося на хозяина фиолетовым блестящим глазом. Жадный, опытный взгляд бывалого кофаря мгновенно определил: порода! Митро проворно залез под брюхо коня, завертелся там, восхищённо вздыхая. Дрожащим от нежности голосом запросил: