Дорогой мой человек
Шрифт:
— Небритый, — сказала Аглая. — Опустившийся! Срамота какая!
— Будешь сразу пилить? — счастливо улыбаясь, спросил Володя. — С ходу?
— И нестриженый, — держа его руку в своих ладонях, продолжала тетка. Все в прошлом! Еще и воевать не начал, а уже «потерянное поколение». Я читала про таких. Они пьют бренди и очень много курят. И любовницы у них каждую минуту новые, но есть одна главная, которая почему-то чего-то недопонимает. Да, Вовик? Ты уже пьешь бренди?
— Таких теток не бывает, — сказал Володя. — Тетки бывают зануды. Хочешь пари, тетка, что ни один человек в
Но в палате было пусто. По неписаному закону госпитальной дружбы, когда к кому-либо приходила девушка, ходячие больные покидали палату. И нынче тетку Аглаю приняли за Володину девушку.
— Видишь, — торжествующим голосом сказал он. — Догадываешься? Если приходит тетя или двоюродная бабушка они с места не сдвинутся. Вот ты какая у меня тетка. А теперь объясни, почему ты в госпитальном халате? У нас лежишь? Ранена? Больна? Письма-то мои получила? Все по порядку рассказывай с того дня, как мы с тобой расстались. Да погоди, я оденусь, мы в коридор пойдем, там диванчик есть и курить можно. Ты ведь не торопишься?
— Нет, мне торопиться некуда, — медленно сказала Аглая Петровна. Совсем некуда…
Тут, на диванчике, крытом потертым, цвета небесной лазури атласом, и рассказала Аглая племяннику подробно и спокойно всю историю пребывания своего в гестапо группы "Ц". Рассказала про следователя Венцлова и про старого лиса фон Цанке, про воскресение и смерть сутяги, старого бухгалтера Аверьянова, Татьяну Ефимовну Окаемову — свою и Володину врагиню, так и не выдавшую ее, Аглаю Петровну, рассказала про героическую гибель Ивана Дмитриевича Постникова, рассказала про ныне покойного профессора Ганичева и, наконец, про Алевтину-Валентину Андреевну, которой, как она считала, была обязана своею жизнью.
Володя сидел неподвижно, смотрел в окно, за которым медленно сгущались предвесенние сумерки.
— А Жовтяк что? — спросил он негромко.
И про Жовтяка-бургомистра рассказала Аглая Петровна. Он кивнул, как бы и не удивившись. Теперь, после истории гибели Алевтины Андреевны, Володя словно бы и вовсе перестал слышать тетку, он только стискивал свои большие ладони — одну другой, да покусывал губы, да всматривался в еще не затемненное окно, будто видел там нечто существенное.
— Ну, а что ж взрывчатка-то? — спросил он вдруг.
— Взрывчатку получили, — ответила Аглая Петровна, — как же, конечно получили. Только недешево, Володечка, она обошлась нам.
— Ксения Николаевна! — воскликнул Володя.
— И она и Сашенька. Так что теперь твой Николай Евгеньевич осиротел. Один он.
— Фашисты убили?
— Якобы при попытке к бегству.
— Это точно, тетка?
— Точно, Володя.
Он был изжелта бледен, глаза его выражали горькое и мучительное недоумение. Аглая Петровна, рассказывая, все оглаживала его плечо ладонью. Вначале Устименко слушал тетку один, постепенно к диванчику подошли еще несколько раненых и больных. Когда Аглая Петровна рассказывала про Огурцова, Володя поежился. Все больше и больше делалось народу вокруг, в тишине Аглая Петровна рассказала и про то, как взорвано было казино,
— Это в каком же городе? — спросил чей-то певучий тенорок.
— В городе, временно оккупированном войсками фашистов, — спокойно ответила Аглая Петровна, и чуть раскосые глаза ее твердо посмотрели на спрашивающего, твердо и немножко насмешливо — дескать, не спрашивай, юноша, чего не надо. И про приезд Дромадера она рассказала, и про массовые казни, и про то, как летят под откос поезда гитлеровцев.
— Значит, все едино, не придушить наш народишко? — спросил тот же голос, но сейчас он был исполнен восторженной радости. — Даже там, на той территории?
— Ни в коем случае, — произнесла Аглая и теперь уже ласково посмотрела на молоденького танкиста в тесной пижаме, который все пытался пробраться к ней поближе. — Нигде покорности фашисты не видят и не увидят никогда.
Стало вдруг душно; летчик Емельянов, оскальзываясь по паркету плохо подогнанным протезом, растворил окно. В апрельском, но еще морозном воздухе раздавались мирные звонки трамваев, сигналы автобусов, даже визг ребятишек, мчащихся на салазках с горы возле госпиталя, слышался здесь. Все задумались на короткое время, и в тишине Аглая Петровна попросила у кого-нибудь папироску. Десятки рук с коробками и портсигарами потянулись к ней. Володя удивился:
— Да ведь ты не куришь?
— И не курю, — подтвердила тетка. — Это так, для препровождения времени, как говорил дед Мефодий. — И похоже, очень похоже передразнила: Баловство!
Все молчали вокруг, только Москва спокойно дышала за окном.
— Вам бы доклад сделать о всем этом, — посоветовал скучный и всегда чем-то недовольный Сметанников из девятой палаты. — В конференц-зале для всего госпиталя.
Тетка ответила не сразу:
— Доклад — трудно. Я ведь не с чужих слов, самой досталось.
Твердые губы ее дрогнули, она крепко сжала Володино запястье и отвернулась. Устименко показал всем глазами, чтобы оставили их вдвоем. Теперь пришла очередь ему оглаживать Аглаю Петровну. Она молчала, только все вздрагивала и встряхивала маленькой своей гордой головой. Емельянов принес мензурку с валерьяновыми каплями, а погодя — кружку жидкого госпитального чаю. Аглая Петровна выпила и то и другое, усмехнулась и попросила, чтобы не судили ее строго, она ведь «псих» и лежит в нервном отделении. Впрочем, «накатывает» на нее редко, и направлена она сюда более «из чуткости», нежели но необходимости.
— Вам питаться надо без ограничений военного времени, — серьезно посоветовал летчик, — витамин "С", сало — первое дело от всех нервных болезней. Вон вы худенькая какая!
— Сало, конечно, прекрасная штука, — задумчиво ответила Аглая Петровна. — Замечательная.
Но было видно, что думает она о другом, и Емельянов, вдруг сконфузившись, ушел.
— Так-то, Вова, — тихо сказала тетка. — Огорчила я тебя…
— Не те слова, — ответил он.
— Да, слова не те. Те слова, милый мой, и не отыщешь. Одно я только знаю: вот отправили меня самолетом, почти насильно, на Большую землю, а здесь мне труднее, чем там, неизмеримо труднее. Понимаешь меня?