Досье Дрездена. Книги 1 - 15
Шрифт:
И Рыцари Креста тоже.
Я застыл на месте с полуоткрытым ртом. Потом повалился на бок, привалившись к штурвалу катера, словно одеревенев. Я не шевелился, даже не дышал.
Никодимус еще раз вздохнул и покачал головой.
— Поверьте, Дрезден, я искренне сожалею о подобной необходимости, но времени остается в обрез. Я должен действовать, и ваши способности могут мне пригодиться. Вы сами увидите. Как только мы уберем с дороги хоть часть этих благонамеренных идиотов… — он потянулся за «Фиделаккиусом».
И я врезал
А потом схватил его за удавку и рывком затянул ее. Я тянул ее что было сил. Удавка, еще одно наследие Иуды, делала Никодимуса более-менее неуязвимым — для всего, кроме ее самой. Никодимус носил эту штуку много веков. Насколько мне известно, я единственный, кто догадался, как можно причинить ему боль. Я единственный, кто хоть раз по-настоящему напугал его.
На короткое мгновение его полный ужаса взгляд встретился с моим.
— Тень Ласкиэли, — сообщил я ему, — здесь больше не живет. Падшие не властны надо мной. И вы тоже.
Я затянул удавку еще немного сильнее.
Наверное, Никодимус визжал бы, если бы только мог. Он бестолково дергался, он попытался схватиться за свой меч. Я отшвырнул его в сторону. Он пытался вцепиться мне в глаза, но я низко опустил голову и не отпускал удавки, да и движения его были скорее паническими, чем ловкими. Его тень попробовала навалиться на меня — но стоило ей окружить меня для броска, как из разрезов деревянных ножен висевшего у меня за спиной священного меча ударил яркий белый свет, и тень с шипящим, змеиным каким-то воплем отпрянула от него.
Я не Рыцарь, но меч сделал для меня то же, что всегда делал для них — он расчистил поле, разогнал все сверхъестественные ловушки и оставил только поединок разума с разумом, воли с волей, человека с человеком. Мы с Никодимусом бились за меч — и за жизнь.
Он несколько раз с силой лягнул меня в раненую ногу, и я почувствовал его удары даже сквозь блокаду, которой обучила меня Ласкиэль. Я хорошо держал его за шею, поэтому в ответ я врезал ему лбом по носу. Тот сломался с радующим душу хрустом. Он замолотил кулаками мне по ребрам, и он умел сделать больно.
К несчастью для него, я знаю, что такое боль. Я хорошо знаю, что такое боль. Требуется гораздо больше боли, чем мог причинить мне этот лузер за то время, что у него оставалось, чтобы уложить меня, и я знал это. Я это знал. Я затягивал эту древнюю веревку все туже — и держался.
Когда его лицо покраснело, удары его сделались отчаяннее. Он попал-таки мне по колену, но к этому времени лицо его сделалось из красного багровым. Когда оно из багрового сделалось почти черным, я орал от боли — и тут он свалился, обмякнув как мешок.
Нормальный человек отпустил бы врага, стоило тому лишиться чувств. Но он мог только притворяться.
Даже если это было не так, я все равно не собирался отпускать его.
Я не Рыцарь.
Вместо этого я затянул петлю еще сильнее.
Я не знаю точно, сколько я держал его так. Может, тридцать секунд. Может, полторы минуты. Но я
— Отец! — завизжала она.
Блин.
Я схватил Никодимуса за воротник и перевалил его через борт. Он упал почти без всплеска, сразу же сделавшись в своих черных рубахе и брюках невидимым на фоне воды.
Потом я принялся лихорадочно шарить по дну катера. Ага, вот он, ключ. Я схватил его и сунул в замок зажигания.
— Не стрелять! — визжала Дейрдре. — Вы можете попасть в отца!
Она взвилась в воздух. Волосы ее сложились на лету за спиной в подобие акульего хвоста, и она почти без всплеска ушла под воду.
Я повернул ключ. Моторы чихнул и провернулись раз-другой, прежде чем стихнуть.
— Ну, давайте, — выдохнул я. — Давайте же!
Если я не строну катер с места прежде, чем Дейрдре найдет своего папашу, игре конец. Она прикажет своим солдатам открыть огонь. Мне придется прикрыться щитом, и стоит мне это сделать, как и без того капризный мотор гарантированно не заведется. Я останусь на месте, а дальше усталость, боль, число нападающих и мстительная дочь либо вместе взятые, либо по отдельности меня да прикончат — это всего лишь вопрос времени.
Дейрдре вынырнула, огляделась по сторонам, чтобы сориентироваться, и снова ушла под воду.
Свечи поймали искру, и винты неуверенно провернулись.
— Йохо-хо! — заорал я и тут же вспомнил, что забыл отвязать катер.
Я с опаской пробрался на нос и, ощущая себя на прицеле у нескольких десятков стволов, отвязал конец. Потом оттолкнулся от столба, и катер начал лениво поворачивать. Я пробрался обратно за штурвал, вывернул его в противоположную сторону и осторожно добавил газ. Катер дернулся, взревел и начал набирать скорость.
Дейрдре вынырнула футах в двадцати по курсу; в руках она держала своего отца.
— Убейте его! Стреляйте! Убейте его! — завизжала она, даже не успев оглядеться.
Я не без удовольствия направил нос катера прямо на нее. Что-то с силой ударилось о корпус. Я очень надеялся услышать со стороны винта звук перемалывающей траву газонокосилки, но его не последовало.
С берега по катеру начали стрелять, и на этот раз огонь велся метко, наверняка: никто больше не слепил стрелявших, да и паника у них прошла. Пули звонко лупили по стеклопластиковому корпусу. Я выругался и пригнулся. Несколько пуль попало мне в ветровку. Несколько секунд я оставался на опасном от них расстоянии — во всяком случае, с учетом того, что палили по мне из табельного армейского оружия. Моя ветровка рассчитана на то, чтобы останавливать такие пули, но назвать приятным это ощущение я никак не могу. Спина моя наверняка разукрасилась целым соцветием шикарных синяков.