Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. За кулисами шоу-бизнеса
Шрифт:
После двух тетрадей про Пипкина я взялся окучивать новую тему — покорение Дикого Запада. С начала 70-х это была одна из самых популярных тем в подростковой среде. А главным источником наших знаний об этом времени была “индейская” серия киностудии “ДЕФА” с Главным индейцем Советского Союза Гойко Митичем в главной роли. Плюс фильмы про Виннету, снятые в ФРГ. На почве этих фильмов я и “сдвинулся” — в 1976–1977 годах написал серию книг про индейцев: “Тропою слез” (про белого охотника Болла Сандена) и два романа “Джеймс — Твердая Рука” (про белого мальчика, сына переселенцев, попавшего к индейцам). Романы эти сохранились у меня до сих пор, но я не стану утомлять читателя отрывками из них. Приведу лишь короткий эпиграф, которым я сопроводил вторую книгу про Твердую Руку. Цитирую:
“Настороженная тишина пустынной прерии, быстрый бег лошадей, свист стрелы, воинственные крики. Все это есть в книге “Джеймс — Твердая Рука принимает бой!”, где много стреляют и в изобилии льется кровь, но, в полном соответствии с законами приключенческих книг, неуязвимым для вражеских пуль остается главный герой романа, мужественный защитник индейцев Джеймс — Твердая Рука.
Перед читателями встает картина борьбы золотоискателей
Летом 1977 года мои графоманские опыты продолжились. В июне меня угораздило сходить на фильм французского режиссера Филиппа де Брока «Картуш» с Жаном-Полем Бельмондо в главной роли и с этого момента у меня появилось желание написать роман из серии “плаща и шпаги”. Свое новое произведение я назвал "Бесстрашный Банно" и предварил его следующим эпиграфом: "Все герои этой повести и события, происходящие в ней, вымышлены, хотя, может быть, и существовал такой человек, как Банно де Трауль, близкий друг знаменитого Луи-Доминика Бургиньона по прозвищу Картуш, который кончил жизнь в 1771 году на Гревской площади в Париже. Пережив своего друга, Банно де Трауль еще много лет странствовал по родной Франции, удивляя людей своим мужеством и ловкостью".
По мере моего взросления менялись и темы моих следующих книг. Интерес к историческим романам у меня иссяк и я увлекся современной тематикой. В итоге в 1978 году на свет появился роман из трех (!) книг про моих одноклассников, про ВИА “Осколки радуги”, который “лабал” музыку в родной мне школе N325 (кстати, одной из старейших в Москве). Название у книги было почти философское — “И был когда-то день…”. Ничего общего с прошлой моей “литературой” она не имела и напоминала нечто среднее между “12 стульями” (моя любимая книга) и “Трое в лодке, не считая собаки”. Об этом можно было судить хотя бы по эпиграфу: “Роман в жанре “обхохочешься”, не выдвинутый на соискание Государственной премии, Нобелевской премии и даже премии многотиражной газеты “Даешь!” по весьма туманным соображениям”.
В мае 1981 года закончилась моя мирная городская жизнь и я был призван в ряды Советской Армии. Полгода тянул лямку в учебке в Переславль-Залесском, затем полтора года служил в ракетных частях в Литве, в лесах под городом Таураге. Там ко мне пришло новое увлечение. В солдатской библиотеке я вдруг обнаружил книги о сталинских репрессиях, изданных в годы “оттепели” (в начале 60-х). До этого я краем уха слышал о Тухачевском, Блюхере, Мейерхольде, зверски замученных в сталинских застенках, а здесь оказались книги, где их трагическая судьба была описана в деталях. Напомню, на дворе стоял 1982 год, апогей “застоя”, когда о сталинских репрессиях в официальной прессе вообще не упоминалось. В итоге из армии я вернулся обогащенный серьезными знаниями (привнз с собой целую папку, посвященную “культу личности”). Именно с этой папки и начался мой личный архив, который теперь насчитывает уж не знаю сколько десятков тысяч публикаций по разным сферам жизни (культура, политика, спорт и т. д.). Именно этот материал и стал основой для выхода в свет моих многочисленных “Хроник”. Впрочем, не будем забегать вперед.
Параллельно увлечению историей (на этой почве я даже после армии поступлю на исторический факультет МОПИ), я продолжил свои литературные (или графоманские) опыты. Только теперь я решил уйти от эпических жанров и увлекся малыми формами, в частности — стихами. В армии их было написано мною около трех десятков. Темы были совершенно разные: о войне, о современности, даже пара-тройка политических. Но больше всего я любил писать юморные стишки, под любимого мною Владимира Высоцкого. В качестве примера приведу одно из таких, родившееся из под моего пера за два с половиной месяца до “дембеля” — 4 марта 1983 года. Название у него длинное: “Письмо крестьянина Ивана Запашного в Комитет советских женщин Валентине Терешковой”.
Дорогая Валентина! Я пишу тебе письмо, чтобы с тяжбой моей было все разрешено. Я хотя мужик отменный и широк в плечах, но беда пришла и ноне силы нет в руках. Я буквально весь извелся, мне ни встать, ни сесть, дети малые по лавкам плачут: “Тятя! Есть!” Я ж от горя к “бормотухе”, на работу — нет! Помоги мне, Валентина, дай скорей ответ. Время ноныче такое, славные дела, наши шустрые ракеты — шмыг под облака. И спортсмены, и поэты, да и прочий люд, все хотят своей державе как-то подмогнуть. И в то время как повсюду помощь делом, словом, тут моя супруга Клавка блудит с Харитоном! Валентина! Не брешу я! Не хочу я зла! Я вчерась их обнаружил на задах двора. Шел я мимо, слышу в сене переброс словами, глядь, а он ее, бесстыдник, лапает руками. Платье рядышком лежит, вот божуся вам, лишь исподнее на ней прикрывает срам. Харитон змеей обвил выступы ее, а она сопит под ним и вторит: “Яще!” Валентина, я не знаю, как бы вел себя, муж ваш, если бы застал вас посередь двора, и не просто нагишом, а в блудливой позе… Извиняйте, если груб в этой своей просьбе. Ну, а как извольте быть мужу и кормильцу, если грудь твоей жены мнет чужое рыльце? Если ты пришел домой после стольких дней, глядь, жена лежит бревном и мужик на ней. Вот и я тогда взревел, как ведьмедь в лесу, гаркнул им обоим: “Встать! Смирно! Удавлю!” Но,Таких “писем” у меня было написано несколько и все они пользовались бешенной популярностью среди моих однополчан. Они прекрасно ложились под гитару и мы горланили их и даже тайком записывали на магнитофон. Если бы эти записи попались на глаза офицерам, нас могли ждать крупные неприятности, поскольку подобное творчество в те годы каралось весьма сурово. О чем говорить, если слушать записи Высоцкого в армии было запрещено. А тут какой-то солдат строчит песни на его манер, да еще всуе поминает Комитет советских женщин во главе с самой первой женщиной-космонавтом Терешковой. Но страха у меня не было абсолютно никакого и я кропал стихи направо и налево. Приведу еще одно, не менее юморное “письмецо”, легшее на бумагу 24 марта 1983 года. Автором письма выступала та самая супруга Ивана Запашного Клавдия, которая блудила с Харитоном. Честно говоря, я не помню когда было написано это письмо — то ли до блуда, то ли после — всяком случае из него следовало, что в семье Запашных все “о’ кэй”. Клавдия писала его из Москвы, уда они с Иваном отправились за покупками. В роли адресата выступает та самая Степанида, которая снабжала Клавдию запрещенной литературой.
Дорогая Степанида! Мы уже в Москве. Целый день вчера катались с Ваней на метре. Как доехали? Нормально. Живы да здоровы. Степанида, как надои у моей коровы? Красна площадь правда красна. ГУМа рядом с ней. Это вроде наш сельмаг, лишь поздоровей, в нем народу, будто в клубе, когда фильм индийский. Я купила панталоны и пиджак англицкий. Я от Вани ни на шагу, ну а он же мне все названия читает магазинные. Были с Ваней в “Продуктовом”, не волнуйся ты, я купила всей родне в палках колбасы. Были в “Тканях”, все прилавки ломятся шелком. Там мы с Ваней потеряли рубиль с пятаком. Ваня долго сокрушался, был так недовольный, мы ж могли купить бутылку выгодно-плодовой. Степанида, ты же знаешь, Ваня муж отличный. Я ему за это тут же выбила “Пшеничной”. И в скверочке, мы без всяких, дорогая верь мне, прямо с горлышка напились, как у нас в деревне. Я, подруга, здесь на людях пользуюсь успехом, на холщовую рубаху смотрят с интересом. Патрикеевне скажи, что она в бесславии, у меня теперь есть мыло из самой Италии! А вчераси, Степанида, случай был обидный, приставал ко мне мужчина, правда дюже видный, предлагал он мне, охальник, пока муж в отъезде, чтоб я шла с ним целоваться у него в подъезде. Ты, подруга, меня знаешь, я ж не Пелагея, вот для той мужчина нужен для срамного дела. Ты же омнишь как весной Еремей постанывал, это я его граблями, чтобы не подглядывал. А в Москве такие бабы, ну, никуда не годно! Все в цегейках и тулупах, говорят, так модно. Ну, а Ваня рот раззявил и уставил бельма… Я обиделась и ночью спали мы раздельно. Вот зашли с ним в “Детский мир”, тут еще хужей, как в нутрях я не искала, не нашла детей. Мужики одни да бабы кучами столпились… Пять часов мы здесь плутаем, видно, заблудились. Я сижу на чемодане, Ваня выход ищет. Степанида, как там Васька, зубы утром чистит? Алексею передай, что он был скотиной, коли так и не вернул три рубля с полтиной. Бабам также расскажи, что я написалаю Марфе кукиш покажи, чтоб не приставала. Если выберусь отсель и себя избавлю, в нашей церкви все места свечками заставлю.В мае я “дембельнулся”, а спустя пару недель уже опять взялся за перо. На этот раз я увлекся пародиями. В те годы был очень популярен поэт-пародист Александр Иванов (он вел на ТВ передачу “Вокруг смеха”) и влияние его творчества сказалось и на мне. Несколько своих пародий я отослал в “Литературную газету”, но оттуда пришел ответ (на официальном бланке), что им это не подходит, но мне надо продолжать в том же духе (то бишь писать). Чтобы читателю стало понятно, что из себя представляли мои пародии, возьму на себя смелость процитировать некоторые из них. Так что запаситесь терпением.