Досье Уильяма Берроуза (The Burroughs File)
Шрифт:
Сумерки уже стекали с гор фиолетовой пылью, когда Мартин въехал в Блю-Джанкшен. Он привязал лошадь к коновязи перед салуном «Последняя сигарета» и толкнул створки. Не то чтобы разговоры стихли при его появлении. Было чувство, что люди в баре сидели и стояли в тишине еще до того, как он вошел. Им просто не о чем было говорить. Трое посетителей посмотрели в его сторону. Их взгляды скользнули мимо, к темному дверному проему.
Бармен, словно бы из дальних далей медленно подошел к нему и склонился над стойкой скрюченным знаком вопроса.
– Виски.
Не говоря ни слова, даже не кивнув, бармен поставил на стойку бутыль и стакан.
Мартин налил себе. В помещении царила густая тишина. Она словно заполняла Мартина изнутри. Редкий удар стекла о дубовую стойку, шелест карт в углу. Игроки тоже обходились без слов. Ставки они показывали, сдвигая фишки в центр стола, а пасовали, просто бросая руку. С улицы долетало кваканье лягушек.
Мартин повернулся к бармену.
– Можно у вас снять комнату?
Тот кивнул и выложил на стойку тяжелый медный ключ.
– Комната восемнадцать, верхний этаж. Конюшня через дорогу.
Мартин допил виски и забрал ключ.
На заднем крыльце фермы
Мартин, Брэдли Мартин, мистер Брэдли, мистер Мартин сидел на заднем крыльце своей фермы. Вытащив из нагрудного кармана пачку табака, двумя пальцами он скрутил сигарету. Прислушался.
Сунув самокрутку в зубы, зашел в дом и снял с гвоздя пояс с пистолетами. Прикурил, вернулся на ступеньки.
У ворот остановились пятеро всадников. Они молча смотрели на него. Мартин медленно подошел и облокотился о столб.
– Привет, Арч, – сказал он, обращаясь к старшему. – По делу?
– Можно и так сказать. Заглянул проверить, не у тебя ли мои коровки.
– Нет. Но страна у нас свободная, могли и забрести.
– Может, чересчур свободная.
– Что-то я тебя не понимаю, Арч. – Серые глаза Мартина блеснули холодным металлом.
– Скажу я тебе, Мартин, что в последнее время мои стада сильно поредели.
– Зачем такие речи, Арч? – тихо спросил Мартин.
– Потому что Клем недавно видел в Колд-Спринг, как ты продаешь коров.
– И что?
– Сдается мне, на них перебили клеймо, – сказал Клем, не сводя глаз с луки седла. Мартин посмотрел мимо Клема на голубое летнее небо.
– Как близко ты был, Клем?
– Не дальше, чем сейчас от тебя.
– Совсем рядом. Забавно, что я тебя не видел.
– Ты повернулся спиной.
– Больше не повернусь.
После этих слов Мартин умолк, говорить было нечего и незачем, лишь табачный дым плыл в неподвижном воздухе, и стальные точки глаз Мартина пронизывали его. Внезапно Арч развернул лошадь. Компания ускакала прочь. Мартин же снова вернулся на крыльцо.
Наготове перед глазами несколько лет
Усталый Мартин сидел на поле для гольфа и делал самокрутку то здание давно снесли зашел внутрь целясь из пистолета. Они были там.
– Люди часто видят свое, но иногда ошибаются.
Мартин медленно вышел из «Кругозора» и прислонился
– Глядя на твои милые-уютные мысли, подумал, может, там задержались некоторые минуты того июня, свободная страна, полуденный ветер?
– Ты снова про Колд-Спринг. Понимаю тебя, Арч.
Вот так мною порожденный мир доносит сквозь годы тот самый грустный фильм. Когда собеседник видит оружие у тебя в руке, назад хода нет. Печальные голоса старые вульгарные притворяются, что кто-то другой в пыли и ветру далекого 1920-го ждет потертый пояс с пожелтевшими краями.
– Я же открыл вам ворота. – Он грустно машет рукой от озера с холма с небес.
Помнишь какой пустой кажется комната мальчика когда книги и игрушки сложены в коробки и солдат машет на прощание на засыпанной песком улице, продуваемой ветрами? Мертвые звезды плещут серебристым пеплом ему на щеки. Клинкер мертв. Крысолов обрушил небо. Его поймали в Нью-Йорке с чужим скотом и крысолов обрушил небо. Теперь его не встретишь в соседнем баре, с кипой документов, чистых, как первый снег, чтобы ты знал. Мартин, понимаешь цену вопроса?
– Зачем такие речи, Арч? – сказали сухие листья, и сигаретный дым над тусклым стволом предсказал ближайшее будущее. Фраза «Я тебя не видел» стала водоразделом: Мартин предложил мир или войну.
Давным-давно над Нью-Йорком свежие южные ветра, рубашка развевается на фоне обрывков неба, вдали поднимается рука.
– Прощай, мистер. Да, ты искал именно меня. Не нашел. Жизнь не дала такой возможности.
Последнее средство: «Далекое 17 сентября 1899 года, холодное воскресенье». Подойди ближе. Прислушайся. На станции тают следы запаха крови и экскрементов, шепчут через ограду: «Прощай, мистер».
Печальный слуга с побережья острова
Тихие бакалейные лавки булыжные мостовые озеро как клочки фольги на ветру застывшие поперек золотого маршрута. Печальный слуга с побережья острова торгует картинами беличьей охоты там, где раньше был магазин подержанных книг напротив старого кладбища. Лучше места не найдешь чтобы сидеть в июне местная газета вызывая ужас небес пишет репортаж о перестрелке в которой погиб старик и его компания.
«А ведь я его предупреждал» давно отзвучало. Разговор мертвецов оборван потертыми звездами его пистолета грубый ответ брошенный 17 сентября 1899 года.
В небе над Нью-Йорком тускло мерцает пылающая рука где-то вдали захлопнулся ящик бюро. Солдат так и не приехал на побывку. В тот день я смотрел на обрывки неба их гнул ветер белый белый белый глаза ослепило белой вспышкой а в хибаре воняло взорвавшейся звездой. Давным-давно юнец видел своего брата молодого полицейского напевающего «Энни Лори» если мне не изменяет память, на верхнем этаже, хотя я бы не советовал… он в таком состоянии… усталый, смотри, вот старая ограда, и волны залива омывают ему голые ноги, серебристый призрак взорвавшейся звезды.