Досье Уильяма Берроуза (The Burroughs File)
Шрифт:
– Да ответили телефонные провода у вас осталась одна минута, странный случай для Нью-йоркского офиса Иберийской компании «Транспасифик», но раз он под знаком Четвертой звезды то будет повторяться если уже не повторился, и что важнее деревянный Цветок Руссо это отличный образ, для получения дальнейшей информации ознакомьтесь с котировками акций и… – и так оно продолжается примерно в одном и том же режиме – по-моему священник настраивается на некое сообщение в коде которое может длиться бесконечно долго, и каждый раз как он присаживается дабы вознести свои магические молитвы, проделывает вот что: включается в бессмысленные – или же загадочные – сообщения приходящие к нему на приемник в мозгу –
Он покидает нас и уходит обратно в монастырь через большую дверь проходит в зал в магическом современном убранстве – я иду следом желая поговорить, хочу спросить про Берроуза – но он проходит вовнутрь, а мне дает пинка страж в черном шелковом одеянии.
Однако я не ухожу и околачиваюсь поблизости, настаивая что у меня особое мистическое и срочное дело к агенту – а потом просто вхожу…
– Что ж намерения у вас вполне могут быть благие, но вы настолько – упрямы, впрочем это ваше дело сами разбирайтесь – Итак что вы имеете предложить?
– Большую глубину галлюцинации мадам. …Глубина уже расширена до слоя Сна внутрь Сна приобретает космические масштабы и я понимаю что я попал прямо на тайный Тибет, тайный потому что это место для настоящего в Разуме, универсальное, населенное духами лам из сансары которые ко мне настроены вполне дружелюбно и готовы помочь. Однако факты насчет себя признавать не спешат, хитруют, и Билл им не нравится…
– Мы совсем не одобряем его открытых методов – это же тайная доктрина.
– Да к черту, – говорю я, – у вас тут что, тайное общество? Ведь сколько людей хотят знать что в мире творится…
– Не пройдете ли за мистером Ламой в кафе? Иду за ним по коридорам и думаю может это
(принятие пищи) всего лишь обман чувств призванный сбить меня с толку или же побочная галлюцинация – но все равно приступаю к еде – на маленькой тарелке передо мной кекс из гашиша и нарезанное ломтями сырое мясо неизвестной рыбы или редкой птицы – бросаю грязные куски птичьего мяса обратно на тарелку – на самом дне мясо присыпано пылью…
– Я точно должен был есть? – спрашиваю на обратном пути…
– В принципе нет, – говорит провожатый, – но дело ваше.
– Тогда зачем отдаете мне прямые распоряжения? – спрашиваю я.
На полу замечаю трубы, в подсобке куча стройматериалов и ящики – кажется снабженные ярлыками: «Уходящие минуты – готовы к употреблению» и «Вырезать и наклеить на Стену»…
Ага! Вот где Билл черпает идеи – он определенно побывал тут. «Да, – говорит провожатый, – он здесь был и в каком-то смысле по-прежнему тут хоть и действует в Европе».
– Здорово, замечательно.
– Не так быстро вам еще чувство странного преодолевать – впереди ужасы, которые скоро начнутся.
Уже жалею что вкусил местную пищу меня сейчас вырвет – Но я покажу умение контролировать свой желудок которому научился на опытах с айяваской…
Возвращаемся в главное помещение и провожатый сообщает: «А теперь в путь…»
И нас переправляют обратно на Запад – достало…
Булыжные сады
Булыжные сады
Памяти моей матери и отца
«Нам никогда увидеть не успеть,
Что дали те, кого забрала смерть»
– Эдвард Арлингтон Робинсон,
«Муж Фламонде»
1920-е годы, Першинг-авеню, Сент-Луис, Миссури… трехэтажные дома из красного кирпича, спереди – газоны, сзади – большие сады, высокие деревянные заборы увиты плющом и вьющимися розами, в дальнем углу прячется зольник, и никакой тебе ассенизации.
Река Святых отцов в те времена радовала глаз и обоняние, хотя для неподготовленного зрителя
– Зырь, опять кто-то обосрался.
Летом воздух был пропитан вонью говна и угольного газа. Ядовитые миазмы, пузырями вырываясь из мрачных глубин, туманом стояли над водой. Лично мне запах нравился, но местные крестьяне угрюмо возмущались, требуя как-нибудь решить проблему: «У меня дочери барахтаются в сранье по самую развилку. Вообще, мы в Америке, или где?»
А я не хотел ничего менять. Так прикольно было сидеть на заднем крыльце, и в свете заходящего солнца пить апельсиновую газировку… с реки, текущей прямо за нашим садом, голубым туманом поднималась вонь угольного газа. Начитавшись Теннесси Уильямса, однажды я вообразил, что ко мне в гости заглянула учительница, старая дева, которая откармливает крокодилов и выпускает в реку, пожирать ассенизаторов. У нее в подвале как раз подросла злобная зверюга пяти футов в длину, по кличке Лапочка – удачное имя для того, кто защищает твой образ жизни.
– Как же я их ненавижу! – воскликнула она. Раньше я от нее подобных слов не слыхал. Она же, не замечая моего изумления, продолжала: – Эти мерзкие ассенизаторы так и норовят сунуть нос ко мне в зольник. – В саду летали светлячки, пахло гардениями и нечистотами… внезапно она схватила меня за руку. – Мы просто обязаны спасти нашу реку. Домашним питомцам нужна привычная атмосфера.
Сцепив ладони, она возвела очи к потрепанным звездам.
Но почитай все жители города вырядились чисто копы, громадные банды горожан наводят свой порядок, с собственными тюрьмами и судами. Вот полицейский, он вышел в отставку и поселился на ферме. Душа его горит. Ему не сидится на месте. Схватив значок и пистолет, он выбегает на улицу, а там дефилируют нарядные граждане. Дело происходит, скажем, в Палм-Бич, Ньюпорте, Саратоге, или Палм-Спрингс. На глазах у старика разворачивается сущий вестерн. Бандиты грабят банк. С убийственной точностью он открывает огонь. Президент банка со стоном падает на тротуар. Шесть пуль – шесть трупов. Мэр собственноручно поздравляет ветерана. А кто это стоит по правую, ампутированную руку президента? Не кто иная как его лощеная дочка. При виде ее слуга закона чувствует непривычную робость, он по-щенячьи улыбается, как Гэри Купер в роли очаровашки-миллионера.
– Закатайте этого психа в смирительную рубашку, – орет режиссер. – Он запорол нам дубль.
– И перебил весь цвет нашего общества, – горюют простые люди.
– Статисты, вы меня убиваете. Вам платят по тридцать бачей в день. Вы чего хотите? Разбогатеть, как я? Алло… что такое? Охрана студии взбунтовалась и захватила юго-восточное крыло? Свяжите меня с «Парамаунт»…
В трубке тишина. С последними проблесками сумерек обрывается пленка. Один толчок – и все разваливается, словно карточный домик. Над обломками веет северный ветер. Милый 1910 год, над районами Панамы стоит призрачный запах черной блевоты. Но где же больные солдаты? На балконе сидит одноногий мальчик. В армейском магазине выбросили пиво. Конница разбила лагерь в пустыне, эдакий форт из «Красавчика Жеста», унылые палатки пехоты. Молодой солдат с протянутой шапкой поет «Мадемуазель из Армантьер». Ноги его не выдерживают, и он рушится на скамейку. Вооруженного перемирия с Францией давно не видать. В небе на севере летят самолеты. Прыгает рыба. Деньги переходят из рук в руки. Вонь лихорадке в «форде модель Т». Посмотри на меня. Запах это застывшее прошлое. Потерянные звери в небесной синеве его глаз.