Достигаев и другие
Шрифт:
В и к т о р. У нас огромный книжный рынок, но нет издательства, которое широко понимало бы социально-воспитательную роль книги...
Д о с т и г а е в. Социально? По-оехали с горы!
В и к т о р. Которое догадалось бы монополизировать издательское дело и взяло бы на себя, - конечно, при финансовой помощи и указаниях правительства, - обязанность бороться против социалистической и вообще против антигосударственной литературы, всех этих Марксов и так далее. Очень странно, что перед войной, когда наша промышленность оживилась...
Д
В и к т о р. Вы - иронизируете?
Д о с т и г а е в. Я? Не туда сунул валета и - наказан за это. (Мешает карты.)
(Алексей - возвратился, шепчется с мачехой, она отрицательно качает головой.)
В и к т о р (несколько обижен). Я совершенно убеждён, что право идеологического питания страны должно принадлежать тому слою общества, в руках которого сосредоточена промышленность и торговля...
Д о с т и г а е в. Право сажать на диэту, значит? Например: ешь одну телятину? Читай только жития святых? Эх, Виктор, Виктор, - твоими бы устами да бордо пить, тёпленькое, сант-эстеп, ласковое такое винцо!
Е л и з а в е т а. Принести?
Д о с т и г а е в. Виктор - по-русски значит победитель? Просто всё у тебя, ясно и - правильно: монополия - полезна, социализм - штучка вредная, сухая трава - сено. Однако надобно соображать не только о качестве, но и о количестве... Вот есть такие доктора, ядами лечат, - понимаешь?
– ядами! Берут каплю наисильнейшего яду, распускают её в бочке чистейшей воды и дают больным воды этой по одной капле в сутки...
В и к т о р (неохотно). Это вы... очень остроумно...
Д о с т и г а е в. Ну, положим, не очень. И это - не я, а - доктора. А рассуждаешь ты - без учёта большевичков...
В и к т о р. Учредительное собрание раздавит их...
Д о с т и г а е в. Ой-ли?
В и к т о р. Неизбежно уничтожит.
Д о с т и г а е в. Та-ак! Но - ежели уничтожим всех мух - из чего слонов будем делать?
Е л и з а в е т а. Ох, Вася, не люблю, когда ты говоришь, как сумасшедший. Вино - сюда или в столовую?
Д о с т и г а е в. В столовую. (Смотрит на Виктора, Алексея, дочь.) Ну, вы тут идеологически пожуйте чего-нибудь, а в столовой выпьем... Лизавета, погоди-ка... (Ушёл вслед за женой.)
В и к т о р. До чего... живой человек Василий Ефимович!
А л е к с е й (угрюмо). Поживи с ним, - узнаешь, до чего!
В и к т о р. Вам нравится моя идея?
А н т о н и н а. Идея? Какая?
В и к т о р. Монопольного книгоиздательства?
А н т о н и н а. Разве это - идея? Это - торговля. Вы собираетесь торговать книгами, книгами торгуют так же, как сапогами, утюгами...
В и к т о р. А вы все мечтаете о высоких целях? Я допускаю, что - с какой-то высшей точки зрения - торговля книгами вульгарное дело. Но высшая точка только потому полезна, что, падая с неё, мечтатели разбиваются насмерть.
А н т о н и н а. Эта сентенция мне
А л е к с е й. Не злись, Антошка!
А н т о н и н а. Я не злюсь. Мне холодно. (Ушла в маленькую дверь.)
В и к т о р. Дьявольски избалованы купеческие дочери.
А л е к с е й. Не все.
В и к т о р. Наиболее интересные.
А л е к с е й. То есть - богатые.
В и к т о р. Ты - проиграл вчера?
А л е к с е й. Да... чёрт! И платить - царскими. А где я возьму царских? Мачеха - не даёт.
В и к т о р (закуривая). Офицеры играют в карты подозрительно счастливо.
А л е к с е й. Напился я... Кто-то снял с меня часы, подарок отца. И револьвер пропал...
В и к т о р. Как думаешь: Антонина выйдет за меня?
А л е к с е й. Конечно. Куда же ей ещё?
В и к т о р. Тебе не кажется, что Александра Булычова дурно влияет на неё?
А л е к с е й. Едва ли... Антошка тянет куда-то в другую сторону.
Г л а ф и р а. Просят в столовую.
В и к т о р (удивлён). А эта зачем у вас?
А л е к с е й. Её Звонцова тоже выгнала, а у нас прислуга разболталась. Мачеха сманила Глафиру тотчас же после смерти Булычова. Что, тебе твоя новая мадам - дорого стоит?
В и к т о р. Не дёшево. Но - хороша, не правда ли?
А л е к с е й. Да. Идём?
В и к т о р. Чрезвычайно искусная любовница.
А л е к с е й. Слушай: зачем отец твой газетную бумагу спрятал?
В и к т о р. Ты знаешь, что дела моего родителя не интересуют меня. А вот твой эпикуреец "папон" шутит ветхозаветно и утомительно. И эта его манера прятаться в ерундовых словах всем известна, никого не обманывает...
(Ушли. Одновременно: из правой двери - Глафира, из левой - Елизавета, в руке - ваза с яблоками.)
Е л и з а в е т а. Вы что, Глаша?
Г л а ф и р а. Может - убрать нужно что-нибудь?
Е л и з а в е т а. Всё в порядке. Вот, несите в столовую, я сейчас приду. (Идёт к двери в комнату Антонины, дверь заперта, стучит.)
А н т о н и н а. Это - ты? Что?
Е л и з а в е т а. От Виктора запираешься? Вот болван, а? Уверен, что я готова открыть ему объятия, гусь копчёный! Ты что всё прячешься, Антошка? Нагрузились вы с Шурой книжками и живёте... безрадостно, как мыши! Брали бы пример с меня: глупая, а живу легко, и всё прощается мне...
А н т о н и н а. Должно быть - не всё, вон как утром отец кричал и топал ногами на тебя.
Е л и з а в е т а. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском - воин! Глазищи! Ручищи! Знаешь, эдакий... настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу - у меня ноги дрожат... Нет, ты - вялая, холодная, ты не можешь понять... Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он - муж! Должен!