Достоевский и Апокалипсис
Шрифт:
Разумеется, сия градация — некоторое упрощение, но как определение тенденций — верно, к моему огорчению.
У представителей той и другой тенденций бывает — порой — стремление выйти за границы своей тенденции, но порывы эти как-то гаснут.
Никто еще не соединил обе тенденции вместе.
Больше всех правы, более всех точны — Константин Леонтьев, Лесков, Толстой, да и то не с художественной точки зрения, а с чисто мировоззренческой: дескать, это не «чистое» христианство.
Что касается «чисто литературоведческих» работ (особенно советских, если не исключительно), — то для них, то есть для авторов этих работ, повторяю,
Эти две тенденции так и не прорвались друг к другу (исключения не в счет) и почти никем замечены не были.
Обязан: «отрецензировать» все до единой главные работы той и другой тенденций.
Снова и снова удостоверяюсь: никто не понимает художника так, как сами художники. Вот лучшие критики. Они смотрят на «предмет» именно практически, то есть, если угодно, предельно корыстно: как бы что взять, как бы что отвергнуть, то есть они относятся друг к другу как — мастера.
Без знания христианства, mea culpa, не то что понять Достоевского, а даже подступиться к нему заведомо невозможно.
Но еще больше христиан, вообще в нем ничего не понявших.
Особенно разобрать с Лосским — «Достоевский и его христианское миропонимание». По-видимому, один из самых добрейших людей и мыслителей, который смертельно боялся непримиримых противоречий Достоевского и, пожалуй, как никто, старался все примирить (он, по-моему, даже не знал, а если знал, то не придал никакого значения главному признанию Достоевского в письме к Фонвизиной в феврале 1854 года). А книга его объявлена пределом пределов в постижении Достоевского («наиболее полной панорамой мировоззрения Достоевского»). [219]
219
Не удалось выяснить, кому принадлежит такая оценка книги Н.О. Лосского.
Томас Манн «Достоевский, но в меру»… [220]
Все украл у Достоевского не в меру.
Тем не менее перечитать всего Томаса Манна, а также «Цитадель» Экзюпери.
Достоевский в контексте и вне контекста
Большой контекст: национальной и мировой культуры в целом.
А еще: контекст малый (одно произведение данного писателя — все его произведения).
Проанализировать в этом аспекте прежде всего:
220
Эссе Т. Манна «Достоевский — но в меру» (Манн Т. Собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1961. Т. 10).
1. «Легенду о Великом инквизиторе»
2. «Бобок»
Насчет первого: пожалуй, никто, насколько помню — уточнить (кроме Розанова), «в контексте» (почти ни в каком) не видел, не слушал, не изучал. Вырывали. И даже чем больше вырывали, тем больше и восхищались…
Но: у Достоевского нет «Легенды». У Достоевского есть «Легенда» — «Легенда» ИВАНА КАРАМАЗОВА, а не Достоевского (общее — особенное — другой вопрос). А у этого Ивана — свой контекст: ну прежде всего «Легенда» — это одно из того «устного» томика «Избранного», что он насочинял.
А дальше:
А что было в живой связи композиции — до этого? Что — после?.. Что еще раньше и еще позже?
«Бобок» 1873-й А точнее? 5 февраля 1873-го. А контекст? Что — до, что — после?
31 января 1873-го — солнечная запись. [221]
22 января — выход «Бесов» отдельным изданием. Это же тоже надо понимать! Не логикой, не умом, а сначала душой, сердцем сначала.
221
Имеется в виду запись в альбом О.А. Козловой, о чем уже шла речь выше.
Сердце, душа сразу подсказывают ответ…
А ум уже ищет доказательства…
(Не противопоставлять.)
Читаю Второе послание к коринфянам святого апостола Павла (12; 1–5):
«1. Не полезно хвалиться мне; ибо я приду к видениям и откровениям Господним.
2. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает), восхищен был до третьего неба.
3. И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле или вне тела: Бог знает)
4. Что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать.
5. Таким человеком могу хвалиться; собой же не похвалюсь, разве только немощами моими».
Вот та искра из Нового Завета, которую Достоевский разжег в (пламя): «Сон смешного человека»! (Или: вот зерно, из которого Достоевский вырастил этот сон.)
«…он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать…»
Смешной: «После сна моего потерял слова. По крайней мере, все главные слова, самые нужные. <…> Я все-таки видел воочию, хотя и не умею пересказать, что я видел».
Ищут, нашли и будут еще искать и находить (это правильно, и это очень нужно) многие, уже десятки параллелей, источников «Сна смешного человека» — (см. замечательные комментарии В. Туниманова к «Сну смешного человека»).
Но истинный первоисточник, праисточник, архетип «Сна» — вот он.
И непонятно, читая «Сон», «восхищен» был Смешной на другую планету (на райскую планету) «в теле или вне тела» (то есть живьем или только душа улетела).
«…я приду к видениям и откровениям Господним…»
Но если Апокалипсис — Откровение, если Откровение — Апокалипсис, то, стало быть?..
Стало быть, во-первых, надо выяснить, не стоит ли в самом первоначальном тексте Библии Апокалипсис вместо Откровения, выяснить все слова, образы, понятия Откровения — как переведено? И тогда? И тогда выходит, что везде или в большинстве случаев — Апокалипсис «переведен» на Откровение, и только в одном случае дан в первоначальном виде. (Проверить это на переводах на разные языки.) Апокалипсис от Иоанна — гениальный финал гениальной симфонии, лейтмотивом которой и является откровение, а симфония сама вся является Апокалипсисом.