Достоинство
Шрифт:
До дома я добираюсь довольно быстро, спасибо привычке быстро ходить, несмотря на ноющее колено правой ноги. Фиг с ним, поболит и перестанет, гораздо страшнее представить, что эти гоблины могут сделать с ребёнком, пока меня там нет. Холодный сентябрьский ветер даже сквозь толстовку пробирает до костей, но я воспринимаю это только как мотивацию ещё прибавить темпа. И без того носом шмыгаю, не хватало окончательно свалиться с температурой, и так иммунитет ни к чёрту, а на лекарства я сейчас точно копеек не наскребу. Даже не так важно, обманул меня этот полицейский или нет, ибо в приёмнике и детском доме меня тоже лечить никто не будет, знаем, проходили, у них и аспирина таблетку не допросишься, пока в обморок
Дверь привычно не заперта на замок: брать в квартире всё равно нечего, в неё не помешало бы, наоборот, занести хоть что-то, еды там хоть какой-нибудь, или мебели, сделанной хотя бы в этом веке. Да и дверью её только слепой безрукий мог бы назвать, по сути, это была просто прямоугольная фанера на петлях, обитая фольгой. Стоило потянуть за ручку, и в лицо ударил смрад перегара, табачного дыма и чего-то кислого, напоминающего блевоту, а жёлтый свет подсветил это всё в нужных тонах, типичных для криминальных сводок по телеку. В таких сюжетах обычно рассказывают, как сбрендивший от пьянки муж зарезал жену-собутыльницу обыкновенным кухонным ножом, порезал попавшихся под руку детей, и сбежал, а после, очень скоро, был задержан доблестными сотрудниками полиции.
Если подобный сюжет произойдёт в этой квартире с грязными окнами и давно пожелтевшими от времени, местами отходящими от стен обоями, потолками и плиткой в ванной комнате, то за нож здесь схватится жена, а не муж. Дородная тётка ростом под сто восемьдесят и весом, далеко уходящим за сотню килограммов, на фоне Антонины Павловны, её муж Сергей Викторович, бывший одного роста со мной и весом ненамного больше моего, смотрелся просто смешно. Готова спорить: ей даже нож не понадобится, чтобы его прикончить, если захочет, она просто свернёт ему цыплячью шею и вся недолга.
– Привет, – шёпотом поздоровалась я, плотнее прикрывая за собой дверь, чтобы не напугать Алёну очередным взрывом гогота с кухни. Девочка не плакала, только тихонько тряслась на нашем диване, уткнувшись лбом в чересчур острые коленки и обняв ручками-веточками ножки-палочки. – Что тут у тебя?
– Я есть просила, – шмыгнула носом Алёнка. – Папа толкнул меня и вот.
Девочка показала мне ожоги на ладошках и коленках. Это ж с какой силой нужно было ей заехать, чтобы по ковру она аж до ожогов прокатилась? Пхах, тупой вопрос, Милан. Сама как будто не знаешь, с какой. Вздохнув, я обняла ребёнка и позволила разрыдаться себе в плечо, привычно поглаживая худую детскую спинку. Алёна не понимала, в чём её вина и почему взрослые её бьют, а я не могла объяснить, потому что и сама не понимала, где умудрился провиниться голодный шестилетний ребёнок. В моих силах было только попытаться втолковать, что эта субстанция чаще всего не воняет, если её не трогать, да постараться накормить до того, как ей прилетит, но не всегда это удаётся.
– Аленький, пойдём, умоемся? – шёпотом предложила я, когда рыдания сменились на шумное и щекотное сопение мне в шею.
– Мне страшно, – ответил мне ребёнок так жалко, что я едва сдержалась, чтобы не выругаться сквозь зубы.
– Я с тобой, – я чмокнула Алёну в золотистую макушку и поднялась с дивана вместе с ней.
Прошмыгнув сквозь коридор мимо кухни с ребёнком на руках, я закрываюсь изнутри, пододвигаю хлипкий стульчик, на котором, я убеждена, умывалась ещё сама Антонина, причём, в эту же самую раковину, даже не мечтающую об эмали, ставлю девочку, и сама усаживаюсь на унитаз рядом с перекисью в руках. Пока через шипение из-за саднящих ладошек Алёнка умывает покрасневшее личико, я протираю влажным кусочком ваты ей коленки, так, на всякий случай, и делаю вид, что совсем-совсем не вздрагиваю, когда ещё более хлипкая, чем входная, дверь дрожит от мощных ударов по ней.
– Вылезайте! – гаркнула Антонина, а Алёнка замерла,
– Отвали, – отмахнулась я и протянула Алёнке руку. До разжиженного алкоголем мозга мои слова дошли не сразу, поэтому разъярённый рёв раздался нам уже в спины, и я едва успела закрыть за Алёнкой дверь, чтобы дитё не попало под раздачу. Она и без меня прекрасно знает, что надо покопаться в моём рюкзаке – я без еды не возвращаюсь, знаю, что эти гоблины ребёнку даже снега зимой не дадут. – Чё?
– Ты как с матерью разговариваешь, дрянь?! – проорала мне в лицо женщина, а я, не скрываясь, скривилась от запаха перегара и табака, смешавшихся в блевотный коктейль, и посмотрела на неё как на законченную идиотку.
– Ты мне не мать, чучело, – убийственно-спокойно ответила я. – Ещё шаг ко мне сделаешь, я тебя опять перцем залью, поняла?
– Только попробуй, – прошипела она, наверняка желая, чтобы меня пробрало от её злости, но мне было только смешно – она покачивалась от количества выпитого и была похожа на медведя-шатуна очень жалкой конституции. – Шаболда неблагодарная.
– Именно так, – покивала я. – Ты сдохнешь от своей синьки – я на твоей могиле станцую.
Я оставила женщину задыхаться от возмущения моим непозволительным поведением, и зашла к Алёнке в комнату, не забывая защёлкнуть за собой щеколду. Хлипкая, конечно, защита, поэтому я ещё десяток секунд прислушиваюсь, не собирается ли эта туша вломиться в нашу комнату, но воспоминания о последнем разе, когда я распылила перцовый баллон, были ещё свежими, и она решила со мной не связываться. Вот и славно.
Потрепав жующую малую по макушке, выхожу на балкон, шумно втягиваю холодной воздух через нос, выдыхаю объёмные облачка пара через рот и не разрешаю себе плакать. Толку от слёз не будет, легче жить не станет, а утро испортят больная голова и опухшие глаза. Ни к чему это.
– Это был первый из рассказов про Маугли, – подвела итог сказки я. – Всё, спать.
– А где были родители Маугли? – сонно спрашивает Алёнка. – Он тоже им был не нужен?
Тоже. Есть взрослые люди, которые просто не понимают, что кто-то может в них не нуждаться, а в моих руках лежало шестилетнее солнышко, которое уже прекрасно знало, что такое быть не нужным. Если дети – цветы жизни, то мы с ней сорняки на давно заброшенном огороде родительской любви. Я сглатываю комок в горле, глажу свой самый прекрасный сорняк по голове и обещаю:
– У него просто не было такой старшей сестры, как у тебя, – утешаю я. – В каких бы джунглях ты ни потерялась, я обязательно тебя найду. Веришь?
– Верю, – шёпотом отвечает мне Алёна и засыпает, судя по сопению. Я тоже стараюсь уснуть и у меня это даже получается, видимо, слишком много впечатлений за день. Сладких снов, Милана. Не переставай верить, что самое тёмное время суток – перед рассветом.
И вот, я снова здесь. Ну, вернее, это совсем другой детский дом, и, если честно, даже не такой отвратный, каким был предыдущий, здесь был даже куда более приятный контингент, да и хотя бы сделан ремонт, на башку не сыплются куски штукатурки, а во дворе можно гулять, не опасаясь найти стопой ржавый гвоздь, но факт остаётся фактом. В нашей группе к компашке старших я особо ни к кому не лезла, знала, что первое время они будут ко мне присматриваться и на контакт тоже будут выходить сами, ну просто потому что здесь заведено, что приставал никто не любит, а Алёнка, с которой нас к моей большой удаче поселили в один детский дом, уже вполне обосновалась в негласной подгруппе младших и даже почти обзавелась подружками.