Достойна счастья

Федорова Полина

Лиза с ужасом увидела, как наливаются кровью лицо и глаза отца.

— Нет, батюшка, прошу вас, нет! — испугалась Лиза.

— Тогда кто? Говори!

— Его здесь уже нет, — всхлипнула она.

— Нет? Нет…

Лизе показалось, что она почти видит, как в голове батюшки одна за другой проносятся мысли, и, когда он утвердительно произнес: «Дивов» — она в ужасе зажмурила глаза. Петр Иванович резко поднялся с кресла, стремительно бросился к столу, зашуршал бумагами. До Лизы доносилось разгневанное бормотание: «Стервец, паскудник… Пристрелить негодяя… Ничего! Я заставлю… Я потре…» Вдруг Тормасов судорожно вздохнул, потом еще и еще

раз, и Лиза увидела, как он медленно стал заваливаться на бок.

— Батюшка! — вскрикнула она, путаясь в юбках, поднялась с пола и бросилась к отцу. — Помогите! Филиппыч! Наташка! Пошлите за доктором!

На Лизин крик сбежалась прорва народу, все толкались, бестолково суетились вокруг Тормасова, кто-то прыскал в лицо водой, кто-то искал нюхательную соль. Наконец, Петра Ивановича уложили на широком турецком диване и замерли в ожидании гарнизонного врача, который не замедлил явиться, так как его квартира располагалась в двух шагах от комендантского дома. Доктор Иван Францевич Гринберг, сухонький невысокий человечек годов сорока, действовал решительно и быстро — выставил всех из кабинета, кроме камердинера Филиппыча, и начал осмотр. Лиза оказалась в числе выставленных. Ее била крупная дрожь, и она никак не могла унять бежавшие по щекам слезы.

— Не убивайся так, деточка моя, — успокаивающе шептала ей Ольга Самсоновна, поглаживая по плечу, а сама с тревогой смотрела на закрытую дверь. — Все будет хорошо…

Но в Лизином мире уже ничего не могло быть «хорошо».

Заскрипела дверь, Иван Францевич направился прямо к ней и, взглянув участливо в заплаканное лицо, расстроенно произнес:

— Увы, Елизавета Петровна, надежды нет. Проститесь с ним.

И тут Лиза закричала тонко и пронзительно, как будто внутри нее неимоверно туго натянулась болезненная струна: «Не-е-ет!» Тело ее выгнулось дугой, глаза закатились, и она погрузилась в спасительные мягкие объятия беспамятства.

Похоронили генерала Тормасова, как и положено, по христианскому обряду, на третий день со всеми почестями, но дочери его на похоронах не было. В городе знали, что лежит Лиза в нервной горячке и, того и гляди, покинет сию земную юдоль и отправится вслед за батюшкой. В доме Тормасовых никого не принимали, кроме доктора, потри раза на дню навещавшего больную. Наталия в комнату барышни допускала только его и Ольгу Самсоновну, осторожно поведав старушке об «оказии», случившейся с ее племянницей. Сама же дежурила у постели Лизы день и ночь, с трудом урывая два-три часа для сна.

Особенно тяжелыми были первые три дня. Лиза металась в бреду, то умоляя отца простить ее, то беспокоясь пришла ли почта, а чаще всего шептала Наташе горячечным шепотом: «Это я убила его… я… батюшку…» — и снова вскрикивала тонко и пронзительно. Наталья втайне надеялась, что жестокая болезнь и милосердная судьба сжалится над страдалицей и прервет зарождавшуюся в Елизавете Петровне жизнь. Но через неделю Лизе стало лучше, и Иван Францевич после очередного осмотра сообщил Ольге Самсоновне и Наташе, что угроза жизни ребенка миновала.

9

На заре, как обычно, роты Лейб-гвардии сводного полка подняла пушка. Отслужив молебен и подкрепившись кашею с надоевшей уже бараниной, двинулись на Сардар-Абад. Эта крепость была ключом к Эривани, со взятием которой можно было принудить персидского шаха пойти на мирные переговоры и наказать его за резню в Елисаветполе отнятием Эриванского и Нахичеванского ханств.

Первая рота, где служил рядовым Федор, должна была рассеять конные отряды Гасан-хана, охранявшие подступы к Сардар-Абаду, расчистить к нему дорогу остальным ротам полка и стать лагерем у южных стен крепости.

Подъехали к горам, густо поросшим лесом. За небольшой лощиной начиналось ущелье.

— Мотри, ваше благородие, — сказал Федору ехавший с ним в паре ординарец ротного командира. — Щас жахнут бусурманы из секрета картечью, тогда аккурат нам будет.

Место действительно было просто идеальное для засады. Ротный, сторожась секрета, послал вперед полковых разведчиков. Через четверть часа те вернулись: чисто.

Только въехали в ущелье — навстречу саженях в сорока вьючный верблюд. Рядом с ним брел человек в чекмене и тюрбане. Шел спокойно, будто совесть его чище снега на вершинах Масиских гор. Капитан опять же скомандовал разведчиков вперед: выяснить-де, кто да что. Те поскакали. А верблюд тем временем опустился на колени, башку склонил, а на горбу — пушка легкая! И фитилек уже тлеет. А потом как ахнуло громом, только четверо разведчиков из пяти вместе с лошадьми на тропе каменной и бились в корчах. Когда дым рассеялся, ни верблюда, ни человека в чекмене уже не было.

— Догнать! — закричал капитан, и несколько офицеров бросилось по ущелью вдогонку за верблюдом. Да куда там! Сия животина, коли разохотится, скачет так же живо, как и кавалерийская лошадь.

Из ущелья вышли на равнину. На маковках гор — лед и снег, а у подошв этих гор воздух пышет жаром, и пот с солдат льет так обильно, что синие мундиры потемнели до черноты.

Затем привал. Обед с той же бараниной. Слипаются глаза. В полудреме белые кучевые облака начинают казаться сугробами снега, а выцветшая синь неба густеет. И Дивову вдруг стало мерещиться, что он в далеком Архангельске, идет с Лизой по расчищенной после метели дорожке парка… Она смеется, бежит и, оглянувшись, по-женски неловко бросает в него легкий снежок. Лиза… Почему она здесь? Дымка начинает ускользать. Федор тщетно пытается удержать ее, но резкая команда капитана решительно прерывает его грезы.

Вдалеке слышатся выстрелы. Мимо пролетают несколько генералов с эскортом из адъютантов и порученцев. Заметна внушительная фигура Ермолова и ею раскатистый голос:

— Всем отдыхать до вечера! Приказ его высокопревосходительства!

Его высокопревосходительство — это командующий Отдельным Кавказским корпусом, генерал от инфантерии Иван Федорович Паскевич, любимец императора, сменивший генерала Ермолова на посту Главноуправляющего Грузией. Иван Федорович — баловень фортуны. И ежели у генерала Ермолова полководческий талант, то у генерала Паскевича везение и тонкая интуиция. А для ведения военной кампании еще не факт, что умственные достоинства одного важнее наития и удачливости другого.

Вечером, когда жара спала, двинулись дальше. Изредка налетали с большой дерзостию тюрбаноголовые. Приблизившись саженей на пятнадцать, прицельно стреляли и скакали назад, дико взвизгивая от радости, если удавалось попасть в цель. В роте было уже с десяток раненых. У разрушенного моста через быструю безымянную речку пришлось встать и спешиться: из-за речки с прибрежных кустов стреляли так густо, что форсировать ее решено было по утру. Отошли на безопасное расстояние, поставили походные палатки. Ротный выставил удвоенные караулы, в один из которых старшим был назначен Федор.