Достойна счастья

Федорова Полина

— Завтра на рассвете. Вас будет сопровождать фельдфебель, доставивший сей приказ из Петербурга. Вы переводитесь в сводный полк Лейб-гвардии. На сборы у вас вечер и ночь. Так что, — Тормасов тепло и с некоторым сожалением улыбнулся, — прощайте, Федор Васильевич. Мы все привыкли к вашему обществу, и нам будет вас не хватать, особенно вашего музицирования.

— Прощайте, Петр Иванович. Еще раз примите мою благодарность за все, что вы для меня сделали и за ваше радушное гостеприимство, — поднял на него глаза Дивов. — Могу я нанести прощальный визит Елизавете Петровне?

— Крайне сожалею, но четверть часа назад

Лиза отправилась в гости, кажется, к поручице Свибловой.

— В таком случае передайте ей мои наилучшие пожелания, — склонил голову Дивов.

— Всенепременно. Доброго вам пути.

Дивов отдал честь и, все так же четко печатая шаг, вышел из кабинета, даже не заметив расплывшегося в ехидной улыбке поручика Браузе.

Вот и все… Его ждет незнакомая страна, воспетая легким пером молодого Пушкина, опасная и романтическая. Кавказ. В звуках этого слова угадывался топот посланных в галоп скакунов, свист смертоносной стали, мелодия чужой речи, в них был заключен и вызов, и призыв будущего. Но как же Лиза… Лизанька? Милая, нежная, как хрупкий лесной первоцвет. Что ж, он всегда знал, что рано или поздно им придется расстаться, и для прощания сегодняшний день ничем не хуже других. Только удастся ли проститься?

Потоптавшись в передней, Федор спросил у дворецкого, где может быть горничная Наталия. Тот только пожал плечами, пробурчав под нос, что «ентой егозе на месте не сидится и обретаться она могет где угодно, только не там, где она потребна». Уже в казарме, принимая поздравления то от одного, то от другого офицера, пришла ему в голову мысль, что, может быть, все устроилось весьма неплохо: долгие проводы, лишние слезы. Что может дать он, разжалованный мичман, государственный преступник, генеральской дочери? Ничего, кроме мук и страданий. И хотя сердце его рвалось увидеть Лизу, но веселая компания, набившаяся в каморку Дивова, заметно подняла его настроение. На небольшом столе появились бутылки с вином, зазвенели бокалы, поползли в воздухе густые табачные ароматы из разожженных чубуков и полились рассказы и былички о ратных подвигах, героических смертях и чудесных спасениях.

Ближе к десяти вечера дверь коморки приотворилась, и робкий голос дежурного солдата позвал:

— Господин Дивов, ваше благородие…

Федор протиснулся к дверям.

— Слушаю.

— Тут вам письмецо, — перешел на шепот солдат, — малец какой-то принес, сказал весьма важное.

Федор развернул измятую записку: «В саду, в полночь. Л.». Сердце его пропустило удар, а потом кровь бешено застучала в ушах. Она зовет его! Он сможет проститься с ней, увидеть в последний раз!

— Федор Васильевич! Ступайте сюда! — раздалось за спиной несколько нестройных голосов.

— Иду, господа, — отозвался Дивов, но все его мысли с этого мгновения стали заняты только предстоящей встречей с Лизой. Спустя полчаса он намекнул гостям, что время позднее, ему бы не мешало отоспаться перед дальней дорогой, да еще и вещи уложить надо… Сотрапезники проявили деликатность и удалились, горячо распрощавшись с Федором.

Без четверти двенадцать Федор уже стоял перед каменной стеной, ограждавшей жилище коменданта, выискивая в ней слабое звено. Про себя он сотни раз вознес благодарность Создателю за то, что тот придумал луну — лампаду влюбленных, — иначе в чернильной мгле ночи, перелезая через ограду, запросто

можно было сломать себе шею и попасть не на Кавказ, а прямехонько в лазарет или, того хуже, на погост гарнизонной церквушки.

Тяжело спрыгнув на землю, Федор замер, прислушиваясь к тишине сада. Буколически журчали струйки фонтана, тенькнула в кустарнике какая-то птичка, хрустнула под чьей-то ногой веточка, послышался шорох одежды. Он повернулся на звук и увидел темный силуэт, скользнувший ему навстречу.

— Федор… Васильевич…

— Лиза… Лизанька…

Он схватил ее в объятия и почувствовал, что пропал. Нахлынувшее желание, обостренное тысячекратно мыслью о разлуке, разлуке навсегда, поглотило его полностью. Если уж он должен от нее отказаться, то пусть останется в его памяти хотя бы эта ночь.

В его поцелуях, в его руках не было нежности, а страсть была лишена покрова бережности. Он сминал ее губы своими губами, жадно прижимал ее нежное, округлое тело к своему, затвердевшему от желания близости. Лиза почти не отвечала, безропотно принимая ласки и не останавливая. Он откинул ее голову назад и взглянул ей в лицо. Оно было похоже на трагическую маску: бледное, залитое слезами, с огромными бездонными глазами, казавшимися в свете луны чернильно-черными.

— Я хочу тебя, — срывающимся голосом, почти не помня себя, простонал он.

— Да, — тихо и безучастно ответила она и, закрыв глаза, повторила: — Да.

— Посмотри на меня, — чуть тряхнул ее Федор, — посмотри. Ты понимаешь, чего я прошу?

— Все бессмысленно… Слова бессмысленны. — Она взглянула на него с болью и горечью. — Ты знаешь, я твоя… Я хочу быть твоей.

Федор подхватил ее на руки и понес к скамье, на которой когда-то они поцеловались впервые. Казалось, что это было в какой-то совсем иной жизни. Тогда тоже было прохладно, с Двины дул ветерок и собирался накрапывать дождь. На ней была та же теплая бархатная ротонда, на голове — кокетливая шляпка. Сегодня шляпки не было, а волосы были заплетены в обычную косу. Когда он положил ее на скамью, коса скользнула вниз и кольцом обвилась вокруг ножки.

Странное состояние овладело Федором: кровь, казалось, кипела в жилах и из всех мыслей, скорее даже не мыслей, а желаний, осталось только одно — сделать эту девушку своей. Он не был сейчас способен на любовную прелюдию, не желал познать тайны и прелесть ее тела, он даже не хотел, чтобы она ему отвечала. Только вторжение, только это главное. Тавро хозяина. Он вторгся в нее стремительно и безжалостно, едва уловив тот момент, когда преодолел девственную преграду. Лиза сжалась, но не проронила ни звука, не попыталась оттолкнуть его, только еще крепче охватила его руками и впилась зубами в сукно шинели. Он излился бурно и неистово, утратив ощущение времени и пространства.

Очнувшись, Федор почувствовал себя завоевателем, поработителем, господином. Его тело ликовало и звенело, как натянутая струна, приветствуя блаженство освобождения. Он нежно стал целовать Лизины глаза, щеки. Они были солоны от слез. И этот вкус на его губах разом погасил всю радость. Действительность обрушилась на него. Что же он наделал?

Федор поспешно поднялся, привел в порядок свою одежду, помог Лизе сесть.

— Лиза, любимая, прости… Прости меня… — Он взял ее прохладные ладони в свои горячие руки и стал покрывать поцелуями.