Доверие
Шрифт:
Отчим пытается шутить, но выходит как-то не особо и неприятно горчит на кончике языка.
— Я не особенный, Степан Викторович. Просто получил свой бонус.
Лука заскакивает в ванну прежде, чем отчим успевает что-то спросить или сказать. Приваливается спиной к двери, слушая, как мимо в сторону кухни шуршат чужие шаги, и прикрывает глаза.
Его не послушали. Хоть Лука и просил дать немного времени, высокое начальство решило по-своему. Неприятно, но вполне логично. Кто он такой чтобы спорить?
Внутри
Решение принято и обжалованию не подлежит.
Говорили ли с ними, как когда-то с ним? Предлагали?
Ведь если сейчас речь идёт о разговоре с родителями, значит, начальный этап уже пройден.
Лука растирает лицо ладонями, прежде чем решительно отстраниться от двери и сделать шаг в сторону ванны.
Кажется, ему придётся узнать всё самому.
Глава 14
— Да, мам, мы уже проснулись. Да, Костя тоже.
Макар отвечает, параллельно копаясь в холодильнике и выставляя на стол их будущий завтрак. В последний момент ловит решившее сбежать на пол яйцо и, не удержавшись, достаёт ко всему прочему ещё и соевый соус.
Хлопает выпущенная на свободу дверца, когда он отворачивается в поисках сковородки. Неприятно бренчит потревоженная посуда, отчего Макар жмурится, выжидательно прислушиваясь к телефону и квартире одновременно.
Сбежавший обратно в комнату брат не возвращается, а вот мать отзывается ожидаемым вопросом: «Что там гремит», на который непременно надо дать ответ. Что Макар и делает. Вот только правды в ответе нет ни на грамм, потому что предполагаемый матерью завтрак его сейчас совершенно не прельщает.
Но и ложь не избавляет от кучи вопросов. Словно мать что-то подозревает и теперь пытается убедиться. Вот только Макар прекрасно помнит, где лежит упаковка с кашей, которую по её мнению надо сварить.
Придерживая трубку плечом и слушая наставления, он режет масло. Облизывает испачканный кончик пальца, прежде чем бросить нож в мойку и отступить к окну.
Недоверие и беспокойство матери неприятно царапает. К плите он не впервые встаёт, да и болеют… В прошлом году тоже одни на больничном сидели зимой.
Вот только ворчать нельзя, как и иначе выказывать недовольство. Мать может и перестанет давать «ценные указания», наконец-то отступаясь от своей рабочей привычки командовать, но при этом ещё и обидится. А Макар такое её состояние не особо любит.
— До вечера… — он собирается добавить: «мама», но не успевает. Боль накатывает внезапно: сжимает голову, словно в тисках, давит на глаза, заставляя зажмуриться и пошатнуться.
Удержаться
Отложив мобильник не глядя в сторону, Макар сглатывает горький комок, когда изнутри поднимается волна тошноты, и замирает.
Колени всё ещё подрагивают, а боль так и продолжает пульсировать в висках и затылке, поэтому он не двигается. Так и стоит, прислонившись к подоконнику, только голову чуть наклоняет, прижимаясь к холодному стеклу.
В ушах шумит, но даже так Макар всё равно слышит отчаянный крик брата.
Отступившая было боль, снова нарастает, пульсируя в черепной коробке, когда Макар вскидывает голову. Он какое-то время вслушивается, стараясь игнорировать шум в ушах, но не слышит больше не единого постороннего звука. И это тишина кажется ещё хуже, чем недавний крик.
Оттолкнувшись от подоконника, Макар успевает сделать всего лишь шаг, прежде чем колени подгибаются. Но на этот раз спасает стол. Макар перебирается по его краю, больше не доверяя себе.
После стола опорой становится стена. А добравшись до комнаты, Макару только и остаётся, что повернуть ручку и толкнуть дверь. Вот только порог он так и не переступает, встречаясь взглядом с круглыми янтарно-жёлтыми глазами на человеческом лице.
Сердце пропускает удар, ухая куда-то вниз, и Макар дёргается назад, инстинктивно захлопывая за собой дверь. Сглатывает подступившую к горлу новую порцию горечи и судорожно выдыхает.
Пальцы, что всё так же сжимают дверную ручку, подрагивают. Его всего колотит, но боль, поселившаяся в голове, кажется, отступила, так же как и шум в ушах. Ничто больше уже не давит на голову, притупляя разум и отдавая управление инстинктам.
Первая осознанная мысль, что приходит в голову: «Оно съело брата». Вторая — это и есть брат.
Макар снова проворачивает ручку, одновременно боясь и желая увидеть то, что происходит внутри, толкает дверь, открывая, но посмотреть не успевает.
Новая, не менее внезапная вспышка боли накатывает откуда-то изнутри. Поднимается словно волна, утягивая за собой на дно. Ноги всё-таки подкашиваются, и он больно бьётся коленями об пол, но не чувствует этого. Другая боль оказывается в разы сильнее.
Крик разрывает тишину, но Макар не понимает, кто кричит, так же как не может поднять голову, чтобы посмотреть.
Он сворачивается, упираясь локтями и утыкаясь лбом в холодный пол прямо на пороге комнаты. На мгновение это помогает, но потом приходит новая волна. Она огнём проходится по телу, гнездится под рёбрами, пульсацией отдаётся в голове и суставах. Макару кажется, что его выворачивает наизнанку. Кожу покалывает, а воздуха в лёгких перестаёт хватать. Он кашляет, пытаясь урвать ещё хоть немного.