Доверие
Шрифт:
В глубине души он был уверен, что рабочие его цеха пойдут за ним. Но тут его пронзила мысль: оба Петцольда тоже ведь из моего цеха, я был уверен, что они не изменят мне.
Он чуть повернулся, и этого было достаточно, чтобы лучший его рабочий Меллендорф взялся за работу и сосед его тоже. Но Хорст Петцольд снова преградил Герберу дорогу.
— Нет! — крикнул он. — Сперва мы должны все узнать.
Тогда Гербер тихим, но решительным голосом заявил:
— Либо начинай, либо убирайся.
Он поднял руки, и Хорст Петцольд непроизвольно отпрянул, избегая его рук, жестких и гибких,
Несколько человек подбежали к ним.
— А ну, Петцольды, успокойтесь.
Гербер яростно принялся за работу. Сердце у него ныло. Он ведь был так уверен в своих людях. Петцольдов, правда, утихомирили, да они и сами бы утихомирились, но доверие его уже дало трещину.
Зайдя в мастерскую, Гербер спокойным тоном обратился к Хейнцу Кёлеру:
— Что это ты делаешь?
— Ты же видишь, Гербер, мы бастуем, — не менее спокойно ответил Хейнц.
Он не встал, только поднял голову. Рабочий день еще не смял его красивого, нахального, хотя и удрученного сейчас лица. Гербер вновь взял себя в руки. Оба взяли себя в руки.
— А почему? — спросил Гербер. И добавил, так как Хейнц не сразу ответил: — Я не понимаю тебя. Да встань же.
Хейнц послушался, но сам на себя за это разозлился. Он сделал глубокую затяжку, чтобы как-то оправдать свое послушание. Сигарету изо рта он не вынул.
— Ты прекрасно знаешь почему, — тихо, со злостью ответил он. — Я ведь хороший товарищ, верно?
— Вот как? Не знал, — бросил Гербер. — Что-то ты в этом не очень уверен.
Хейнца взорвало:
— Разве это жизнь, сумасшедшая гонка какая-то, час за часом, день за днем, месяц за месяцем. Мы называем вещи своими именами: потогонная система. А вы придумываете разные красивые слова. Технически обоснованные нормы. Планирование. Бережливость. Мы бастуем, потому что называем это эксплуатацией. Это наше право, и я не предам товарищей.
Гербер внимательно посмотрел на паренька. Он понимал, что с ним происходит: я не предам товарищей. Все случившееся — испытание для меня, хотя я и уважаю тебя, Гербер, знаю, что ты пережил. Знаю, что ты перебежал фронт. Что вся твоя семья погибла под развалинами, а ты вернулся, надеялся опять наладить жизнь… Все я знаю, не забыл, как ты сразу понял, что мне нужно время и для себя, что я хочу учиться. Я ничего не забыл. Но теперь от нас потребовали так много, что я не сдал экзамена. Один наш парень не смог уплатить долги, другой все еще драный как пугало разгуливает. Для меня всего важнее был экзамен. Нормы нас доконали. Обычно, когда ты, Гербер, мне толковал о чем-то, я крепко задумывался. Ты меня не раз вокруг пальца обводил. Но теперь я этого не позволю. Сегодня я держу испытание на верность своим товарищам. Ты же видишь. Я остаюсь им верен. Штрейкбрехера ты из меня не сделаешь…
У Гербера дернулась рука, Хейнц съежился.
— Да не трону я тебя, — сказал Гербер, — я хочу только прикурить от твоей сигареты. А теперь позволь тебя спросить, Хейнц Кёлер, почему ты затеял эту забастовку, которую считаешь справедливой, именно в июне? За это время наше правительство утвердило как раз то, что вы считали нужным и правильным. Но вы уже наметили себе этот день. И не могли его отменить. Ведь те на Западе, что радуются катавасии,
Хейнц без улыбки отвел взгляд от Гербера. Повернулся к нему спиной и пошел к выходу; Ганс Бергер, мальчишка, послушный ему во всем, пошел следом.
Первый, совсем один, пересек Хейнц пустой заводской двор. Необъяснимое чувство одиночества охватило его, когда он уходил из мастерской. Навстречу ему бежал Улих с криком:
— Скорей! Сейчас придет Штрукс! Задержи его!
Хейнц бросился бежать. Он рад был, что получил задание, которое связало его с остальными.
Только он завернул за угол, как из старого административного здания вышел Штрукс. Новое, более просторное и внушительное, было уже почти готово, оно стояло неподалеку от главных ворот, напротив дирекции. Но Штрукс все еще не перебрался в него.
— Что ты тут околачиваешься? — спросил Штрукс, чуть не налетев на Хейнца.
— Бастую, — ответил Хейнц, пытаясь улыбнуться.
— А почему, позволь тебя спросить?
Хейнц повторил ему все то, что три минуты назад говорил Герберу. «Разве это жизнь, это же вечная гонка. Ее только красиво называют. Нормы, планирование».
— Ну и балда же ты, — начал было Штрукс. Но тут на них гурьбой налетели какие-то люди. Среди них Хейнер Шанц, Янауш, еще три-четыре человека. Кто-то дернул Штрукса за пиджак.
— Убери свои поганые лапы! — крикнул Штрукс.
— Чего орешь? Хватит, поорал, — в дикой злобе на всех и вся выкрикнул Хейнер Шанц и, размахнувшись сбил его с ног.
Из цеха, который покинули Вебер и его дружки, доносились громыхание и стук, хоть и с необычными перебоями.
— Эрнст, — приказал Томас, — глянь-ка, кто там остался!
— Алекс, и твоя Лина, и Ганс. И еще этот берлинец, Каале.
— Помоги им, Бреганц, — приказал Томас. — Как сумеешь. Чтобы остановки не было. Ясно? Да? Тогда валяй.
Сквозь волнение мелькнула мысль: моя Лина. Где уж. Все кончено. Но она права. У нас есть коварные враги. Это Вебер мой враг! И Улих мой враг! И Янауш, который меня учил, тоже мой враг! Почему же у меня такие враги?
По сравнению с цехом мастерская была совсем маленькая. Всего-навсего узкая клетушка. Томас лихорадочно работал. Работа спорилась, детали, казалось, сами плыли ему в руки и сходили готовыми с его станка. Такая работа видна, всех вокруг заражает. То, что затеяли записной враль Янауш и критикан Вебер, не выгорит, прорыва в рабочем времени не будет. В каждый такой прорыв толпой протискиваются какие-то типы, точно они только этого и ждали.