Доверься мне
Шрифт:
Быстро посмотрев по сторонам, я перебегаю улицу. Колокольчик над дверью пекарни звенит, когда я распахиваю ее, но Оливия не поднимает глаз, чтобы посмотреть, кто к ней присоединился. Она слишком занята — с тоской смотрит на витрину с десертами, одна рука прижата к стеклу, другая сжимает кошелек.
— Что-нибудь еще? — спрашивает мужчина за прилавком, складывая пирожное в белую коробку.
— Эм… — ее пальцы барабанят по коричневому кожаному бумажнику, и она качает головой. — Нет, я…
— Вот черт. Это чизкейк «Орео»? Я бы с ним разделался.
Оливия оборачивается, в ужасе хватаясь за горло, и испуганно отскакивает от моей груди.
— Господи Иисусе, Картер, — она бьет меня по плечу. — Ты напугал меня. Что ты здесь делаешь? — она улыбается пекарю, доставая из бумажника пятидолларовую купюру. — Без чизкейка, пожалуйста.
Я протягиваю свою карту.
— С чизкейком, пожалуйста.
— Картер…
— Почему у тебя только одна булочка с корицей? — спрашиваю я, заглядывая в коробку на прилавке, пока мужчина нарезает чизкейк.
Боже, Оливия так часто краснеет. Не знаю, с чем это связано, но это чертовски мило, особенно когда она накручивает прядь волос на палец.
— Моя мама всегда делала их в рождественское утро. Я не знаю, как их делать, поэтому покупаю каждый год.
— Ты собираешься продержаться целых два дня без еды? Как?
— Потому что у меня есть… — она делает паузу, чтобы нахмуриться, когда я отрываю кусочек и кладу его в рот, — самообладание.
— О, только не у меня, — бормочу я, затем проглатываю. — Черт возьми, как вкусно, — я беру еще один кусок и одобрительно киваю смеющемуся надо мной человеку за прилавком. — Нам всю оставшуюся часть, пожалуйста, — я улыбаюсь раздраженному, но, как ни странно, неудивленному лицу Оливии. — Ты отлично выглядишь.
Она осматривает свой наряд — леггинсы и толстые кожаные ботинки, безразмерная толстовка под распахнутым шерстяным пальто, и, как вы уже догадались, краснеет.
Я легонько дергаю ее за волосы.
— Больше всего мне нравится шапка, — я хихикаю, когда варежка выпадает из ее кармана, и беру ее за одно из висячих ушей. — И щенячьи рукавички.
Она забирает коробки у мужчины с улыбкой и огромной благодарностью, и выходит за мной на улицу.
— Твоя мама больше не печет булочки с корицей в Рождество? — спрашиваю я, предлагая ей половинку своей. Она качает головой, и я пожимаю плечами, запихивая оставшуюся часть в рот и слизывая с пальцев липкую творожно-сливочную глазурь.
— Мои родители живут в Онтарио, мы не видимся на Рождество.
— А ты не можешь их навестить?
— Я могла бы, но они пенсионеры и всю зиму в путешествиях. Мой брат живет здесь, поэтому я справляю праздник с его семьей.
— Ты проводишь рождественское утро в одиночестве? — мне это не нравится. Почему бы ей не провести весь день со своим братом? Или может с Карой и Эмметтом? — Разве это не одиноко?
Она поднимает плечо и опускает его.
— Я привыкла к этому, — ее взгляд скользит вниз по моему телу, затем снова вверх. —
Я киваю на праздник через дорогу.
— Занимаюсь благотворительностью.
— И что ты тут забыл?
— Ну, я увидел, как ты идешь, и подумал… — я неловко почесал висок. — Почему ты сбежала в пятницу? — что-то неуютное и чужое скручивает мой живот. — Я думал, мы пойдем перекусить.
Оливия пристально смотрит на меня.
— Ты серьезно? Это ты бросил меня.
— О чем ты? Ты ушла, ничего не сказав.
Она закатывает глаза.
— Потому что я вернулась из уборной, а на тебе висела другая женщина, Картер!
— Что? — я морщу и расслабляю лоб в тот момент, когда вспоминаю Бреанну. Или, может быть, это была Бренда. Бринн? Черт, я не могу вспомнить, но у нее точно были рыжие волосы. — О, старушка-рыжуля. Ты из-за этого расстроилась?
— О Боже, — она хлопает рукой по лицу. — Ты серьезно не понимаешь, почему мне может быть неприятно видеть тебя с другой женщиной? Особенно после того, как я только что согласилась провести с тобой время наедине?
— Ну, наверное, могу, но… — я потираю затылок. Она злится на меня? Я не хочу, чтобы она на меня злилась. — Я ничего не делал. Такие вещи происходят постоянно, куда бы я ни пошел, — я не уверен, что мне стоило это озвучивать, хоть это и правда. Сейчас она выглядит слегка напуганной. — Ревнуешь?
Она опускает взгляд на землю.
— Нет.
— Думаю, да, — я дергаю ее за шнурки на толстовке. — И, кажется, мне это нравится.
Оливия отбрасывает мою руку.
— Мне не нужно сравнивать себя с другими женщинами и напоминать себе о том, что я не дотягиваю до них, ясно?
Не дотягивает? Какого хрена?
— Нечестно сравнивать тебя с ними. Ты совершенно другая.
— Я в курсе, — пробормотала она, глядя в пол.
— Да, они, типа, здесь, — я держу руку на уровне пояса Оливии, а потом поднимаю над ее головой, насколько позволяет мой рост — А ты здесь, наверху.
Милая, робкая улыбка появляется в уголках ее рта.
— Знаешь, для человека, который за словом в карман не полезет, иногда ты бываешь милым.
— Это еще один из моих талантов, подаренных Богом, — я смотрю на оживленный парк через дорогу от нас. — Эй, не хочешь прогуляться?
— О, нет, я… — она поднимает рукав пальто, чтобы проверить свое… голое запястье. — Черт. Я не взяла часы.
Я приобнимаю ее за плечи, прижимаю к себе, и веду через улицу.
— Ты бываешь рассеянной. Пойдем, там есть ребята, будет весело.
— Смотря в твоем понимании «весело».
— Если мы соберем двадцать тысяч долларов, меня ткнут пирогом в лицо, а я-то знаю, что Адам Локвуд жаждет сделать это.
Оливия хихикнула.
— А если вы соберете не всю сумму?
— Тогда я пожертвую оставшиеся деньги и получу пирогом в лицо.