Довлатов вверх ногами
Шрифт:
КЛЕПИКОВА. А потом Сережин кабинет, точнее - уголок, который он вычленил из гостиной и сам превратил в микромузей с фотографиями и рисунками на стене, а в фильме Лена Довлатова ведет зрителей по нему как заправский гид. Что в этом фильме хорошо, так это личная, домашняя интонация. Как тебе удалось её разговорить, да ещё перед камерой!
СОЛОВЬЕВ. Не удалось. Мы ходим вокруг да около. Лена - типичная интровертка. К тому же она за парадный подъезд и против черного входа. Да я сам многое знаю - с её слов, со слов самого Сережи, Гриши Поляка, а уж ему все было доверено, семейный чичисбей - знаю столько подробностей их семейной жизни, но без её разрешения вынужден помалкивать. Увы.
КЛЕПИКОВА. У нас в книге и без того достаточно пикантных деталей, которые Лене Довлатовой не всегда
СОЛОВЬЕВ. Точнее - зрители. В том числе те его устные рассказы, которые не успели стать письменными.
КЛЕПИКОВА. А ты не хочешь включить несколько фрагментов из "Художника на пороге смерти"?
СОЛОВЬЕВ. А что? Мысль. Первая половина книги - мемуары, вторая проза. О Довлатове - под скрещением двух жанров. Наша задача - сделать лучшую книгу о нем. Объемный, разножанровый, парадоксальный образ: сочетание довлатовской меморабилии с беллетризованным, но узнаваемым образом.
КЛЕПИКОВА. Попробуем совместно разгадать тайну Довлатова.
СОЛОВЬЕВ. А если у него не одна?
1
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ
ДОВЛАТОВ НА АВТООТВЕТЧИКЕ
Вернувшись однажды домой и прослушав записи на автоответчике, я нажал не ту кнопку, и комната огласилась голосами мертвецов: мама, мой друг и переводчик Гай Дэниэлс, писатель Эрвинг Хау, который печатал наши с Леной Клепиковой статьи в своем журнале "Диссент", наш спонсор Харрисон Солсбери, но больше всего оказалось записей с голосом моего соседа Сережи Довлатова минут на двадцать, наверно. Все, что сохранилось, потому что поверх большинства старых записей - новые. Странное такое ощущение, макабр какой-то, что-то потустороннее, словно на машине времени марки "Автоответчик" перенесся в элизиум, загробный мир.
На фоне большей частью деловых сообщений довлатовские "мемо" выделялись интонационно и стилистически, были изящными и остроумными. В отличие от писателей, которые идеально укладываются в свои книги, а может, скупятся проявлять себя в иных ипостасях, по-кавказски щедрый Довлатов был универсально талантлив, то есть не экономил себя на литературу, а вкладывал божий дар в любые мелочи, будь то журналистика, разговоры, кулинарные приготовления, рисунки либо ювелирная бижутерия, которую он время от времени кустарил. У меня есть знакомые, которые до сих пор стесняются говорить на автоответчик. Довлатов как раз не только освоил этот телефоножанр, но использовал его - рискну сказать - для стилистического самовыражения. А стиль, прошу прощения за банальность, и есть человек. Его реплики и сообщения на моем автоответчике сродни его записным книжкам тоже жанр, пусть не совсем литературный, но несомненно в литературных окрестностях.
Нигде не служа и будучи надомниками, мы, конечно, чаще с ним болтали по телефону либо прогуливались по 108-й улице, главной эмигрантской артерии Куинса, чем отмечались друг у друга на автоответчиках. Тем более на ответчике особо не разгуляешься - этот жанр краток и информативен. Но Довлатов и в прозе был миниатюристом - отсюда небольшой размер его книжек и скрупулезная выписанность деталей. Если краткость - сестра таланта, то его таланту краткость была не только сестрой, но также женой, любовницей и дочкой. Касалось это в том числе его устных рассказов - из трех блестящих, чистой пробы, рассказчиков, на которых мне повезло в жизни, Довлатов был самым лаконичным.
Любопытно, что двум другим - Камилу Икрамову и Жене Рейну - так и не удалось переиначить свои изустные новеллы в письменную форму. Рейн рассказчик-импровизатор, а потому органически не способен не то что записать, но даже повторить свою собственную историю: каждый раз она звучит наново, с пропусками, добавлениями, ответвлениями. Покойный Икрамов, который вывез свои рассказы из тюрем и лагерей, где провел двенадцать лет как сын расстрелянного Сталиным партийного лидера Узбекистана,
В отличие от них, Довлатову удалось перевести свои устные миниатюры в письменную форму, но это вовсе не значит, что устный рассказчик в нем превосходил письменного, что он "исполнял свои истории лучше, чем писал", как пытаются теперь представить некоторые его знакомцы, засталбливая тем самым свое одинокое превосходство над миллионами довлатовских читателей. К счастью, это не так. Довлатов был насквозь литературным человеком, никак не импровизатором, и "исполнял" обычно рассказы, уже отлитые в литературную форму, отрепетированные и литературно апробированные, хоть и не записанные. Свидетельствую как человек, прослушавший сотни Сережиных рассказов, некоторые дважды и трижды - он их именно исполнял: без вариаций, один к одному. Его устные рассказы были литературными - в том числе те, что не стали, не успели стать литературой. В моем двухчасовом фильме "Мой сосед Сережа Довлатов" герой показан живьем - он выдает перед камерой пару своих блестящих баек, ненаписанных и даже незаписанных, но по своей законченной литературной форме они так и просятся на бумагу.
Из таких именно анекдотов и реприз и состоят обе части его "Записных книжек", которые он в нарушение литературных правил торопился издать прижизненно, словно предчувствуя близкий конец. Чуткий к техническим веяниям времени, он назвал одну, ленинградскую - "Соло на ундервуде", а другую, нью-йоркскую - "Соло на IBM", хотя на электронной машинке работала Лена Довлатова, а Сережа предпочитал стучать на ручной, но как раз ундервуда у него никакого не было. Вернувшись из армии, он приобрел "Ройал Континенталь" и прозвал за красоту "Мэрилин Монро", хоть это была огромная, под стать ему самому, машинка с длиннющей многофункциональной кареткой Сережа грохнул эту чугунную махину об пол во время семейного скандала, а вышедшую из её чрева рукопись разорвал и покидал в печь с зелеными изразцами, главную достопримечательность его комнаты в коммуналке на Рубинштейна, но Лена Довлатова героически кинулась спасать, обжигая руки. Еще одну иностранку - "Олимпию" - подарил ему отец Донат, а тому прислал Леопольд, родственник из Бельгии, но и её постигла схожая судьба - уже в пересылочной Вене пришедший в гости Юз Алешковский неловким движением смахнул машинку на пол. В Нью-Йорке оказалось дешевле купить новую "Адлер", которая до сих пор стоит на его мемориальном письменном столе, чем чинить подранка. Такова природа художественного домысливания Довлатова: вместо "Континенталя", "Олимпии" и "Адлера" соло были им будто бы сыграны на старомодном, времен Очакова и покоренья Крыма, ундервуде и ультрасовременной IBM - какой контраст! Так вот, если б у других его приятелей сохранились записи Довлатова на автоответчиках, можно было бы, уверен, составить третью часть этой книги, снабдив его телефонные реплики соответствующим комментарием и назвав - "Соло на автоответчике".
А пока что вот некоторые из его телефонограмм, которые воспроизвожу вместе с междометиями, вводными словами, неизбежными в устной речи, а тем более когда общаться приходится не с живым человеком, а с автоматом. Зато ручаюсь за подлинность, слово в слово - ведь ничто так не искажают (пусть поневоле) мемуаристы, как именно прямую речь.
Володя, привет. Это Довлатов. У меня, к сожалению, есть к вам просьба, и я бы даже с некоторым ужасом сказал, что довольно обременительная. (Смешок.) Я её вам потом, когда вас застану, выражу. Ага. Но тем не менее не пугайтесь, все-таки ничего страшного. Всех приветствую и обнимаю.