Довлатов
Шрифт:
Теперь насчет посылки. Я почувствовал, что ты все равно пошлешь, и, поразмыслив, решил, что мне бы нужно вот что. Мне нужен обыкновенный банальный перочинный нож, из дещевеньких, попроще.
Чтоб было там шило и минимум одно лезвие. Не следует посылать портящихся продуктов, т. к. посылка лежит обычно на почте дней 5, а то и больше. Хочу добавить, что я абсолютно сыт, причем питаюсь небезынтересно. Было бы здорово, если б ты прислал 2 банки гуталина и какую-нибудь жидкость или порошок для чистки медной бляхи. У нас почему-то этих вещей нет, и приходится тянуть друг у друга.
Десять штук безопасных лезвий свели бы меня с ума. И еще вот что. Пришли какие-нибудь витаминные горошки в баночке, а то старослужащие солдаты пугают
Кстати сказать, к моему удивлению, солдат из меня получается неплохой. Я выбился в комсорги и редакторы ротной газеты. Начальство меня хвалит и балует, и даже раз, когда я уснул на занятиях, сержант меня не стал будить и я спал полтора часа. Случай этот совершенно для армии феноменальный. Вот как.
Будь здоров, Донат. Крепко тебя обнимаю. Колоссальный привет мачехе и сестричке. Я к ним очень привык. Напиши какие-нибудь подробности про Ксанку. Еще раз привет Люсе и спасибо ей за все. Жду писем».
В письмах Довлатов понемногу «выстраивает» события, которые превратятся потом в его прозу: «…Должность ротного писаря была неслыханной удачей… Думаю, я был самым образованным человеком здесь. Рано утром я подметал штабное крыльцо. Я выходил на дорогу и там поджидал капитана. Завидев его, я ускорял шаги, резко подносил ладонь к фуражке и бездумным механическим голосом восклицал:
— Здравия желаю!
Затем, роняя ладонь, как будто вконец обессилев, почтительно — фамильярным тоном спрашивал:
— Как спали, дядя Леня?
И немедленно замолкал, как будто стесняясь охватившей меня душевной теплоты».
Хорошо быть писателем. Даже унижаясь, он все отрабатывает до совершенства, тайно ликуя от предчувствия — как блистательно он это опишет!
Да, смышлен был Довлатов-солдат! Это же, кстати, отмечали и у солдата Достоевского те, кто его тогда видел.
И в то же время было ясно, что без критических, опасных моментов той жизни не обойтись… но их никогда не напечатают в советской прессе. Да еще и посадят! И тем не менее — записывает:
«…Можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Но если можно убежать — беги!
В моем кармане инструкция. “Если надзиратель в безвыходном положении, он дает команду часовому — “Стреляйте в направлении меня”».
Сентябрь 1962 года, Коми АССР — Ленинград:
«Дорогой Донат!
Я получил от тебя прекрасное, назидательное письмо, вызвавшее общую зависть своей толщиной. У нас тех людей, которым приходят толстые письма, уважают гораздо больше и считают их более солидными.
Кроме того, я получил извещение насчет полупудовой посылки. Тебе за все спасибо.
Теперь с нетерпением буду ждать твоего отзыва о стихах. Когда я удостоверюсь, что письмо с ними дошло, я пошлю тебе еще штук 5.
Должен сообщить тебе одно удивившее меня наблюдение над собой. Дело в том, что я значительно больше скучаю здесь без вас с мамой и без моих товарищей, чем без дам. Я никак этого не ожидал.
И еще я понял, как я люблю Ленинград. Я никогда больше не уеду из этого города. Нас здесь много, ленинградцев. Иногда мы собираемся вместе и говорим о Ленинграде. Просто припоминаем разные места, магазины, кино и рестораны. Кроме того, ленинградцев очень легко отличить от других людей.
ЛЕНИНГРАДЦЫ В КОМИ
(Донат! Этот стишок вызывает рев у 20 процентов присутствующих. Это ленинградские ребята.)
И эту зиму перетерпим, охры, И будем драться. Мы с переулка Шкапина, Мы с Охты. Мы — ленинградцы. Мы так и не научимся носить Военной формы. Мы быстро отморозили носы, ОтъелиЗадерганный и ироничный в городе, в армии Довлатов загрустил, расчувствовался, оказался добрей, мудрее, чем раньше, думал о себе сам. И наверное, надо благодарить судьбу за такой прилив душевности — без сильных эмоций, хоть и часто скрываемых, сочинения Довлатова не обрели бы того успеха, который их постиг.
«Мама мне пишет толстые, уморительно смешные письма, и я без нее скучаю».
Хорошо для писателя — иметь таких талантливых, добрых, все понимающих родителей!
«Кстати, Ася работает. Ее точно восстанавливают в ЛГУ. Она пишет, что серьезно занимается. Если это так, то я с ужасом убеждаюсь, что во всем виноват я…»
Впрочем, если вглядеться тщательней в жизнь Аси, особенно в те годы, когда он служил, можно прийти к выводу, что и она кое в чем виновата.
«…Шлю еще стихи:
СОЛДАТЫ НА ТАНЦАХ В КЛУБЕ
Девушки солдат не любят, Девушки с гражданскими танцуют. А солдаты тоже люди И они от этого тоскуют. У стены стоят отдельной группой Молодые хмурые мужчины, А потом идут пешком из клуба Или едут в кузове машины. И молчат, как под тяжелой ношей, И молчат, как после пораженья, А потом в казарме ночью Очень грязно говорят про женщин. Я не раз бывал на танцах в клубе, Но меня не так легко обидеть, Девушки солдат не любят, Девушек солдаты ненавидят.Крепко обнимаю. Жду писем».
Сентябрь 1962 года. Коми АССР — Ленинград:
«Дорогой Донат!
Чтоб загладить впечатление от предыдущего стихотворения, посылаю два стишка. Может быть, тебе будет затруднительно их читать, т. к. много специфических слов. Но, надеюсь, разберешься. Первое, про контролера.
Я — контролер, звучит не по-военному. Гражданская работа — контролер. Я в караулке дожидался сменного И был я в караулке королем. Топилась печь, часы на стенке тикали, Тепло в тридцатиградусный мороз, А ночь была в ту ночь такая тихая, А небо было белое от звезд. Мы пили чай из самовара медного, А сменный мой чего-то все не шел. Мы дожидались три часа, а сменного Убили бесконвойники ножом. Я — контролер, гражданская профессия. Бухгалтер с пистолетом на боку. Порой бывает мне совсем не весело, И я уснуть подолгу не могу».