Довлатов
Шрифт:
Осень 1962 года, Коми АССР — Ленинград:
«Дорогой Донат!
Большое спасибо за подробный и очень дружеский отзыв о стихах. Я почти со всем согласен, кроме мелочей. Но не буду этим загромождать письмо. Дело втом, что все, что здесь написано, чистая правда, ко всему, что написано, причастны люди, окружающие меня, и я сам. Для нас — это наша работа. Я скажу не хвастая, что стихи очень нравятся моим товарищам.
Раньше я тоже очень любил стихи и изредка писал, но только теперь я понимаю, насколько не о чем было мне писать. Теперь я не успеваю за материалом. И я понял, что стихи должны быть абсолютно простыми, иначе даже такие гении, как Пастернак или Мандельштам, в конечном счете,
Я пишу по 1-му стиху в два дня. Я понимаю, что это слишком много, но я довольно нагло решил смотреть вперед, и буду впоследствии (через 3 года) отбирать, переделывать и знакомить с теми, что получше, мирных штатских людей.
Но тем не менее я продолжаю мечтать о том, чтоб написать хорошую повесть, куда, впрочем, могут войти кое-какие стихи.
Ты обратил внимание на то, что о разных страшных вещах говорится спокойно и весело. Я рад, что ты это заметил. Это очень характерная для нас вещь. Стихи очень спасают меня, Донат. Я не знаю, что бы я делал без них. Посылаю тебе еще парочку. Это будет уже четвертая партия. Жду отзывов с громадным нетерпением. Очень прошу в Ленинграде из знакомых никому не рассказывать и не показывать стишков. Ладно?
Дальше, Донат. Мама, Аня и супружина часто пишут мне утешительные письма о том, что, мол, мы все тебя любим и понимаем, как тебе тяжело, ты, мол, среди нас жив и т. д. Я бы не хотел таких писем от тебя. Дело в том, что я доволен. Здесь, как никогда, я четко “ощущаю”, “чувствую” себя. Мне трудно объяснить. Я постигаю здесь границы и пределы моих сил, знаю свою натуру, вижу пробелы и нехватки, могу точно определить, когда мне недостает мужества и храбрости. Меня очень радует, что среди очень простых людей, иногда кулачья или шпаны, я пользуюсь явным авторитетом.
Я правду говорю. Мне приходилось одним словом разрешать споры, грозящие бог знает чем. Иногда мне случалось быть очень беспомощным и смешным, но, кроме добродушной насмешки и совета, я ничего не слышал от этих людей. Я знаю, что это потому, что я стараюсь быть всегда искренним. Кстати сказать, это, кажется, главное.
Логика и закономерность есть во всякой вещи. Мол, жизнь наверняка должна была быть затронута чем-то вроде того, что сейчас происходит. Иначе быть не могло.
Донат! Извини. Я писал пьяный маленько».
…Хоть и у «пьяного маленько», у него всегда одна и та же цель — литература. Мысли не только о том, как писать, но и для кого? В какой тональности? Где та «веселая компания», для которой он станет любимым и своим?
«…Написал я 4 рассказа. До этого несколько раз начинал повесть, да все рвал. ЕЩЕ РАНО… Помоги Асе с устройством на работу. Ее точно восстанавливают в ЛГУ… Надеюсь в связи с ухудшением маминого здоровья побывать в Ленинграде… в письмо вложи пустой целлофановый мешочек. Из них мы делаем вечные подворотнички, чтобы не менять их каждый день. Не уверен только, что эти мешочки можно найти в Л-де.
Три года готовь организм к грандиозной пьянке по случаю моего приезда. Все веселье трачу на письма маме… Одно письмо даже написал по-армянски…
МИГУНЬ
“Скорей бы в драку, а то комары закусали”.
Это наша пословица.
Мигунь. Мигунь. опасный городишко. Пойдешь один — не соберешь костей, На танцы надо брать с собой кастет Да острый нож совать за голенище. АПойми, Донат. Я совершенно искренне говорю, что я не только не считаю себя поэтом, но даже не думаю, что это дело будет со мной всю жизнь. Просто сейчас стихи меня выручают, и еще они нравятся ребятам.
И вот еще что. Я ручаюсь за то, что даже в самых плохих стихах нет ни капли неправды, неискренности или неправдивых чувств. Если что-то тебе покажется жестоким — так мы имеем на это право. Если тебе не понравится, что я не так пишу (“некто, без интеллекта”, “лычки-кавычки” и т. д.), то не торопись судить. Подумай, может быть, я прав. Ведь правда в этих стишках проверена не одним мной, многими людьми, из Вологодской области, из Пскова, из Архангельска, в основном с 4-классным образованием».
С этим Довлатову тут повезло. Если считать, что писатель должен писать для народа, то тут-то он и был, этот самый народ. Главное — у него завелся отличный друг, веселый, талантливый и легкий, «бывший лабух» Виктор Додулат. Додулат с его замечательным характером сразу снял всю надменность, весь трагизм, который вроде бы обязан испытывать интеллигент в таком месте, — скорбеть о тяготах народной жизни, при этом брезгливо к народу не приближаясь. Додулат показал, как на самом деле все обстоит: люди приспосабливаются, везде находят своих, пишут и поют свои песни.
«За избиение ротного писаря мне дали 3 дня ареста. Начальство понимало, что я должен был его избить, но трое суток дали. Додулат тут же намеренно нагрубил начальству, и был направлен туда же».
И при этом поддерживал дух друга-узника. Кто, интересно, из гражданских друзей Сергея был бы способен на столь быстрое и, главное, столь беззаботное, легкомысленное самопожертвование? Додулат — мог! И тут же радостно оказался «на губе» с Довлатовым. Рядом был кабинет лейтенанта Найденова, и неугомонный, неунывающий Додулат, наигрывая на гитаре (и гитару сумел на «губу» пронести!), напевал на популярный в то время мотив: «Найденов буги! Найденов рок! Найденов съел второй сапог!»
Народное творчество широко и неуправляемо, и создает свои мифы, порой дурашливо или даже издевательски «перепевая» мифы официальные. В тот год официозом был запущен миф о героях-солдатах, которые почему-то удивительно долго дрейфовали без пиши и воды на барже, внезапно оторвавшейся от причала и уплывшей в бескрайний Тихий океан — несомненно, по их же халатности… но надо же делать из кого-то героев! Почему огромную баржу не могли найти так долго? Солдаты даже съели свои сапоги — об этом с пафосом сообщила пресса. Народ тут же отозвался насмешливой песней на мотив популярнейшего тогда рок-н-ролла «Рок эраунд зе клок»… Главным на барже был сержант Зиганшин, и по всем дворам тогда пели под гитару, как Додулат: «Зиганшин буги! Зиганшин рок! Зиганшин съел один сапог!» Только у Додулата вместо Зиганшина фигурировал близлежащий лейтенант Найденов — искусство должно быть актуальным. Солдаты выражали полное одобрение героям-узникам, совали под дверь гауптвахты сигареты и печенье. Вот оно, народное признание! Самых правильных, искренних и бескорыстных слушателей-читателей жизнь предъявила Довлатову именно здесь. Именно здесь он усвоил секреты успеха у широкой публики, сделавшие его впоследствии знаменитым. Среди ленинградских друзей-снобов в Ленинграде, бормочущих о Кафке и Прусте, он это вряд ли бы постиг. Довлатов с восторгом пишет отцу о своем новом друге, сделавшим его пребывание в «зоне» не только сносным, но еще и веселым и полезным: