Довлатов
Шрифт:
Прощай. С.Д."
Приписка сбоку: «Не звони мне и не пиши. В этом месяце обязательно вышлю не меньше 30 р….»
6 мая 1977 года.
«Тамара! Мне, очевидно, придется уехать. Так складываются обстоятельства. Я хочу знать, подпишешь ли ты в этом случае бумагу об отсутствии ко мне материальных претензий. Сообщи экстренно и однозначно — да или нет. И если можешь, не слишком оскорбляй меня при этом. И пожалуйста — сразу ответь. Я хотел побывать в Таллине, но меня обескуражили твои интонации. Все-таки приеду числа 15-ого.
Привет
Довлатов».
30 августа 1977 года.
«Милая Тамара! Получил твою горестную записку. Медлил, ибо не знал, что писать, как реагировать. Быть арбитром
Преданный тебе
С. Довлатов. <…>
До середины сентября буду здесь (Пск. обл., Пушк. Горы, почта, до востр.), затем в Ленинграде (196002, до востр.) или в тюрьме».
Вот таков «зримый итог» трехлетнего таллинского периода жизни Довлатова. Литературная карьера рухнула полностью (о будущем «Компромиссе» никто, включая самого Сергея, даже не догадывается — есть лишь какие-то обрывки). Фактически состоялось мучительное прощание навсегда с таллинской дочерью и ее мамой. Собираются уезжать, потеряв всякую надежду на благополучную жизнь здесь и с ним, Лена и Катя. Похоже, вскоре и ему придется покинуть это пепелище. Большая часть жизни прожита — и нет ничего. «Первая эмиграция» в «Вольную Ганзу» закончилась неудачно… многое потом, в чуть измененном виде, повторится в другой, главной эмиграции. Так что — горький опыт получен. Что тут можно еще добавить? Верный друг Довлатова, таллинская писательница Елена Скульская, сказала о нем: «Бог дает человеку не литературный талант — а талант плохой жизни». Горькая правда в этих словах есть. Но далеко не все люди горестной судьбы становятся большими писателями. И не у всех их жизненные трагедии оборачиваются потом такими шедеврами, как таллинский «Компромисс». Тут требуется что-то еще…
Глава тринадцатая. «Любимая, я в Пушкинских горах…»
При всем кажущемся хаосе довлатовской жизни, все его «места обитания» выбраны с большим смыслом. Может, и нет для литератора в России места более манящего, чем Михайловское. «Сам Пушкин приехал сюда — несчастный и гонимый, как я — а уехал отсюда в славе, с пачкой гениальных творений!» Именно здесь он прыгал на одной ножке и, ликуя, восклицал: “Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!” Может — и со мной тут случится такое?» И если заглянуть вперед — эта надежда Довлатова сбылась. А места тут какие! Вид с крыльца дома Пушкина на долину Сороти такой, что захватывает дух!.. Лучшего места для прощания с Россией не найти. Но пойдем по порядку (вернее — по беспорядку).
Письмо Эре Коробовой 29 июля 1976 года: «Милая Эра!
Туча пронеслась. Я пил еще сутки в Ленинграде, затем сутки в Луге и четверо — во Пскове. Наконец добрался к Святым местам. Работаю, сочиняю. Даже курить бросил. Жду Вас, как мы уславливались. Попросите Чирскова или (еще лучше) Герасимова Вас отправить. Напоминаю свои координаты: дер. Березино (около новой турбазы), спросить длинного из Ленинграда. Или бородатого. Или который с дочкой. Или просто — Серегу. <…>
Очень прошу и надеюсь Ваш Сергей».
Группа питерских интеллектуалов появилась в Пушкиногорье по инициативе Якова Гордина, чья жизнь через родителей тесно связана с Псковом и его окрестностями. Благодаря ему многие из его литературных друзей оказались обеспечены пропитанием и свежим воздухом. По воспоминаниям коллег,
Приезжать туда очень приятно — душа поет, плоть ликует. Выходишь из рейсового автобуса в Пушкинских (прежде Святых) Горах, где Святогорский монастырь и могила Пушкина, потом добираешься до Михайловского… По свидетельству коллег-экскурсоводов, Довлатов числился не в самом заповеднике, а в пушкиногорском экскурсионном бюро. И деревня Сосново, где он снимал дом (настоящее ее название Березино), расположена между Пушкинскими Горами и Михайловским.
Вспоминает Арьев:
«3 сентября 1976 года — в день Сережиного рождения, — приехав из Ленинграда в Пушкинские Горы, я тут же направился в деревню Березино, где он тогда жил и должен был — по моим расчетам — веселиться. В избе я застал его жену Лену, одиноко бродившую над уже отключившимся мужем. За время моего отсутствия небогатый интерьер низкой горницы заметно украсился… На стене, рядом с мутным, треснувшим зеркалом выделялся приколотый с размаху всаженным ножом листок с крупной надписью. “35 лет в дерьме и позоре!" Кажется, на следующий день Лена уехала».
Все? Конец? Но у Довлатова таких «концов» было немало. И потом они оборачивались появлением шедевров. Большой вопрос — а появились бы они в ином случае, при спокойной жизни на даче, в процессе выращивания огурцов? Буря в душе у писателя может быть и при внешне спокойной жизни. Но Довлатов таких «половинчатых решений» не признавал — у него все всегда было «по полной», включая, увы, и полные стаканы.
Серьезные исследователи, изучая историю создания довлатовского «Заповедника», находят тесные параллели в творчестве — и судьбе Пушкина и Довлатова. И особенно, по их мнению, сходство это подтвердилось приездом Довлатова в Пушкинские Горы. Знаменательная параллель — «просчитывал» ли ее Довлатов? Обратимся к довлатоведам:
1. Ситуация Довлатова в точности напоминает ситуацию Пушкина в том же Михайловском — долги, конфликт с государством, мечты о побеге.
2. У Довлатова герою «Заповедника» 31 год (самому автору было уже 34). И ровно 31 было Пушкину, когда у него тоже состоялся небывалый творческий взлет! Правда, в Болдине.
3. И главное — Довлатов часто любил повторять пушкинское выражение: «Поэзия выше нравственности!»
Замечательный друг и исследователь Довлатова Петр Вайль тонко сопоставляет всеприимчивость Пушкина и Довлатова — их равно увлекает все, их интерес к людям не диктуется сословными различиями… что ж, это верно. В «Заповеднике» герой Довлатова бурно общается с простыми людьми, предпочитая их обществу высокооплачиваемого офицера КГБ. Довлатов не гнушался общества фарцовщиков и уголовников… а Гринев даже с Емелькой Пугачевым якшается, как с равным!
Конечно, можно отыскать и еще параллели… но думал ли сам Довлатов о столь серьезных теоретических основах предстоящего своего труда? Вообще-то, он обдумывал и готовил свои вещи тщательно… Механизм превращения рутинной жизни нормально работающего заповедника в бурлящий всеми страстями, трагический, абсурдный и пронзительный «Заповедник» по-довлатовски стремителен, и обычной логике неподвластен. Для начала, конечно, в этом «тихом омуте» должен появиться Довлатов. И конечно же — скромный, тихий, раскаявшийся, зарекшийся «тискать романы» — уж больно тяжело этот процесс проходит, еще от таллинских дел не отошел! Он вроде бы надеется — уж здесь-то, в «обители трудов и чистых нег», все будет гармонично и идеально: интеллигентная компания и высокоинтеллектуальный труд экскурсовода по пушкинским местам, на чистом воздухе! Плюс кое-какой заработок, что позволит, наконец, по-настоящему помогать таллинской любимой «букашке». И направился он в Михайловское продуманно и четко, по совету серьезного, весьма положительного и благожелательного своего друга Якова Гордина. Здесь уже работали и другие довлатовские друзья и единомышленники — Арьев, Герасимов. Красота и покой! А чем все кончилось — знаете. Головокружительным «Заповедником»!