Дождь-городок
Шрифт:
— Можно забрать?
Я услышал явный подтекст: «Принести еще?» — но не откликнулся. С тем, что мы выпили со Ступаком, получалось и так многовато. Собственно, мне ни разу еще не приходилось столько пить.
— Да, заберите. И бифштекс, пожалуйста.
Он ушел с графинчиком, а я снова взялся за резиновый балык. Теперь уже в моем настойчивом стремлении разодрать это на кусочки преобладало пьяное упорство.
— Н… не помешаю?
Я поднял глаза и увидел человека средних лет в кожаном пальто и меховой шапке. Он уже отодвинул стул, так что отвечать не имело смысла. Я просто пожал плечами,
Это был человек из тех, о ком мало что можно узнать из анкет и гораздо больше за столиком в ресторане. Эти уверенно шагающие по земле «новые люди» с нагловатыми глазами обладают высшим из искусств — «умением жить», они стоят в очереди за машиной вместе с ученым и пьют водку с маляром, который расписывает под шелк и золото их новые квартиры, пьют, презирая одинаково и того и другого.
Обычно им редко дашь меньше сорока, хотя встречаются и помоложе, конечно. Но они всегда выглядят старше, потому что не занимаются ни физическим трудом, ни спортом, зато много едят и пьют, ведь без выпивки для них невозможны не только радость жизни, но и деловая активность, так сказать, весь «модус вивенди». Насухую больших денег не наживешь. Однако за успехи приходится платить здоровьем. Сначала печень разменивается, а там и сердчишко в оборот пошло. Годам к пятидесяти, когда кажется, что собрано больше, чем убавилось, и подпольный капитал надежно распределен между сберкассами и кубышкой, эти люди начинают обзаводиться личной профессурой и переходят на минеральную воду, но тот, что сел за мой столик, судя по огненному цвету лица, находился еще в хорошей форме.
Он был уже изрядно пьян. Причем пьян не по деловым соображениям, а так, от души. Его красная физиономия светилась, и было сразу видно, что человек этот доволен собой и своей жизнью, и тем, что сидит за столиком здесь, в ресторане на вокзале, где его никто не знает, и он может еще пить, не опасаясь, что за ним присматривают и прикидывают его расходы, сопоставляя их с более чем умеренным официальным заработком, и, наконец, тем, что ему попался никчемный интеллигент, над которым можно покуражиться, похвастаться и еще раз убедить самого себя в том, что все это образование — тьфу! — и только дураки тратят время, чтобы сидеть за книжками, когда, имей голову на плечах, можно жить без книжек лучше и веселее, чем с книжками. Конечно, я представлял для него идеальную добычу. Не нужно было иметь много извилин, чтобы догадаться, что я принадлежу к примитивной части человечества, живущей на зарплату. Однако настроен он был благодушно и не прочь был даже бескорыстно поделиться мудростью, которой, на его взгляд, мне так не хватало.
Все это я понял, едва он навалился локтями на стол и рассмотрел веселым пьяным взгляд дом мою бутылку с остатками нарзана.
— Суховато ужинаем, молодой человек!
Я не стал возражать. С каждой минутой я чувствовал, что пьянею все больше, и не ощущал обычной интеллигентской скованности. «Может быть, это современный Корейко, — думал я. — Наверно, он пришел сюда в камеру хранения за чемоданом с миллионами». Мне было интересно посидеть и поразговаривать с подпольным миллионером. Ведь я-то знал, что у меня никогда в жизни не будет чемодана с деньгами.
А миллионер тем временем заказал шампанское и еще
Покончив с этим важным делом, он смог вернуться к светски непринужденному философскому разговору.
— Хорошее дело — шампанское! Я его как отрезвляющее употребляю. Очень помогает.
— Это кому как, — отозвался я вежливо. — От организма зависит.
— За мой организм не беспокойся. Как часы работает.
Я не мог отказать себе в небольшом удовольствии.
— Странно. А мне вы не показались здоровым человеком.
Он глянул на меня с обидой, так что я почти устыдился своей жестокости. В самом деле, человек к тебе всей душой, а ты его по мозгам. Такое и бедняку неприятно, а тут богач! И он спросил с наивной прямолинейностью:
— А ты откуда знаешь? Ты доктор, что ли?
Мне захотелось его утешить:
— Нет, я не доктор.
Он сразу успокоился.
— Вот видишь! А говоришь! Про здоровье так нельзя. Это штука тонкая, на глазок не определишь! Тут исследовать нужно, анализы разные…
— Кровь, моча, рентген?
— Вот-вот! А ты — не показались… Так нельзя! У меня, брат, здоровье то еще! За него не робей. Рабочая закваска.
— Вы, значит, рабочий?
Зал уже кружился немного, но мозги еще работали, и я ловил его без труда.
— Не в названии дело. А в голове. Чтоб соображала. Понял, а?
— Нет.
— Эх ты… Нужно, чтоб голова соображала. Где копейка неприкрытая лежит.
— И соображает?
— А то как же! Кормимся помаленьку.
«Какой скромный человек!» — подумал я.
— И неплохо кормитесь?
— На хлеб с маслом хватает.
— Это хорошо.
— А ты небось на зарплате сидишь?
Признаваться было стыдно, но что я мог сделать?
— На зарплате.
— А знаешь, как в Одессе врагам желают? Чтоб тебе жить на зарплату!
И он захохотал от души, довольный собой. Да, я упустил инициативу.
— Где ж ты работаешь?
— Я учитель.
— Учитель?!
Конечно, с его точки зрения невозможно было избрать более убогого занятия.
— Детей учишь?
— Детей.
— Сколько ж тебе платят?
— На хлеб хватает…
Сказать «с маслом» я постеснялся.
— На хлеб! «Сухой бы я корочкой питался…» Эх ты… Молодой парень!
Он от души соболезновал моему бедственному положению.
— Слушай, а чего ты с этим делом связался, а?
— С как-ким? — спросил я.
Зал все быстрее плыл у меня перед глазами.
— Да с детворой этой.
— Ттак… учили меня…
— Ну и плюнь! Плюнь, и все! И мотай отсюдова, пока не поздно. Мотай в город. Найдешь занятие, будешь как человек жить.
Так. Значит, и этот советует мне уехать. И этот меня учит. Я попробовал пересчитать всех, кто выпроваживал меня из Дождь-городка: директор, Вика, Андрей… Не слишком ли много? Почему я им всем помешал? И почему я должен их всех слушать? Или хотя бы просто выслушивать? Почему они все заодно? Может, сговорились? Может, этого барыгу подослал Троицкий?
— Вы не знаете Троицкого?
— Какого Троцкого?
— Не Троцкого, а Троицкого. Троцкий был враг народа. Его все знают. А Троицкий наоборот. Такой благородный, почтенный старик…