Дождь прольется вдруг и другие рассказы
Шрифт:
— Мы уже об этом говорили, — произнес он.
— Я хочу.
Она хотела, чтобы он пошел с ней наверх, бросил на влажную постель и дал жизнь новому созданию, которое подрастет и пойдет с ней под одним зонтиком.
— Я уже говорил тебе, — напомнил он. — Можешь взять приемного ребенка, оформишь его на себя, а я погляжу, что из этого получится. Но никаких гарантий.
— Ах ты, мерзавец! Дело ведь не в ответственности, которую ты боишься нести. Я хочу, чтобы ребенок был твой и мой. Чтобы в нем были нашигены. Без примесей. Приемные
— Конечно! — воскликнул он, рубанув ладонью воздух. — Какая жалость, что гадкое человечество рожает детей, не посоветовавшись с тобой!
Загипнотизированная этой вспышкой ярости, она следила за его большими руками. Неужели он ударит ее, повалит на пол. Но даже в гневе он был удручающе безопасен.
— Вот именно! — взвизгнула она, задохнувшись от правоты.
— Знаешь, кто ты? — Он подошел к ней вплотную и процедил, тщательно выговаривая каждый слог. — У-зур-па-тор-ша!
Устав ссориться, они сняли постельное белье, включили отопление и пошли в единственный в Ротери ресторан, с гостиницей и бильярдным залом, где, кроме всего прочего, подавали блюда индийской кухни.
Как и следовало ожидать, там им встретилась мама одного из учеников Дженни Макшейн — она покупала еду на вынос. Родительница подковыляла прямо к столику, где сидели Франсис и Ник.
— Я хочу поблагодарить вас, — сказала она, краснея. — Прошлой ночью, первый раз после… ну, знаете… этой ужасной истории с Макшейн… наш Томми спал беспробудно, без всяких кошмаров, и постель не описал.
— Очень приятно слышать.
— Я хочу сказать, что меня не волнует, сколько вам платят. Вы этого стоите.
— Спасибо, — улыбнулась Франсис. Теплые чувства давались ей хуже, когда она имела дело с родителями или учителями.
— Я только хотела спросить… Может, вы останетесь? Будете постоянной учительницей Томми?
— Боюсь, что нет. — Индийское блюдо из барашка, и без того не слишком горячее, совсем остыло. Она не сомневалась, что эта женщина наябедничает другим мамашам, что Франсис Стретерн не желает опускаться до зарплаты простого учителя.
— Я бы с удовольствием, но боюсь, начальство не разрешит, — притворно вздохнула она.
Родительница, шаркая, удалилась, весь ее вид говорил о том, что она явно относит себя к людям второго сорта. Франсис, не отрываясь, смотрела на дверь и раздраженно ковыряла барашка. Господи, как противно изображать существо подневольное, ведь на самом деле ее отъезд имеет совсем другие причины! Притворяться послушной рабой высших инстанций значило принижать собственное достоинство, заниматься проституцией.
И к тому же придется порвать с любовником.
— Я тебя уже такой видел, — тихо заметил Ник, глядя на нее сквозь пламя свечей. — Ты всегда такая, когда работа подходит к концу. Помнишь детей из Экстера, попавших в автобусную аварию? За несколько дней до конца работы мы почти так же ссорились, — он невесело усмехнулся, — пошли почти в такой же ресторан. А потом в Белфасте…
— Избавь меня от
Встав, он немного помедлил.
— На сколько человек?
— На двоих, — буркнула она. — Мерзавец.
На следующий день почти у всех детей произошел срыв. В общем, так Франсис и предполагала. Томми Манро, кажется, не затронул общий процесс. Он вел себя спокойно, как взрослый, что было удивительно для умственно отсталого ребенка. Может быть, из-за бесконечной мешанины в голове он решил, что несчастье с его прежней учительницей — не более чем ночной кошмар.
А вот стриженный «ежиком» Грег Бэрр взорвался сразу после полдника. Началось с того, что он упорно не желал понимать, какую часть таблицы умножения ему задали выучить, и закончилось истерикой. Имя миссис Макшейн всплыло среди криков и воплей, и несколько детей заплакали, обвиняя друг друга в том, что случилось, а может, в том, что они ничего не сделали. Мартин Даффи, рыдая, кричал, что не виноват, сжав кулаки в карманах ярких спортивных шортов, Джеки Кокс выла, крепко обхватив голову руками. К двери, трясясь от страха, подбежала учительница соседнего класса. Лицо ее искажала нервная ухмылка, какая бывает у людей, идущих на казнь.
Франсис жестом показала: «Я справлюсь» и кивнула, прося закрыть дверь.
А потом все взяла в свои руки.
К концу дня она успокоила их, заворожила убаюкивающим шепотком, который мешался с легким стуком бьющего в окна дождя. Она сидела на высоком табурете, и рассказы ее лились рекой, атмосферные волны гудели, Франсис старалась не замечать, что нижняя часть туловища онемела под тяжестью Джеки, пристроившейся у нее на коленях. Джеки будет развитой девушкой, по крайней мере, физически. Эмоционально она была еще слишком мала, чтобы жить своей жизнью вне материнской утробы. Девочка обнимала учительницу за талию с цепкостью сумчатого зверька, нос утыкался Франсис в грудь. Джеки плакала часами — бесконечно хныкала, — и помочь этому могли только долгие-долгие уговоры.
Грег Бэрр играл в кольца с Харриет Фишлок и Кейти Расек, довольный, как медный грош, в тех самых пастушьих штанах из мешковины, которые были на нем во время рождественского спектакля. Его собственные брюки сохли на батарее. Грег их испачкал, когда с ним случилась истерика. Франсис понимала, что не может оставить класс и заниматься только Грегом, и поручила Кейти отвести мальчика в туалет и помочь переодеться. Рискованный выбор, если учесть строгое разделение детей по половому признаку в маленьком ротерском мирке, но Франсис рассудила, что так будет правильнее: Кейти была уже вполне взрослая и самостоятельная, Грег ее побаивался и тайно обожал. Но что еще важнее, умненькая Кейти догадалась, что ситуацию — полкласса рыдает и бьется в истерике, да еще мальчик, который наделал в штаны, — не может контролировать один взрослый, и она приняла задание, как баскетбольный мяч. В своем сочинении Кейти писала: