Дождь в полынной пустоши. Книга 2

Федорцов Игорь Владимирович

– Но разве плохо узнать человека ближе?

– А разве хорошо?

Фрей огорчилась. Она искренне полагала, унгриец сделается откровенней с ней. После произошедшего.

– Скажу по секрету, - решил Колин утешить погрустневшую собеседницу.
– Ты знаешь обо мне гораздо больше остальных.

Повод Арлем задуматься. Сейчас ей говорили правду. А что если Поллак всегда говорит правду, а она не слышит и не видит её. Что если совет Липта верен. Принимать его, таким как он есть. Не придумывать,

не пытаться приспособить под себя, не ломать, вызывая отчуждение.

Немного молчания не повредит. Прекратить барахтаться в собственных мыслях. Получится ли только?

– Если хочешь, поговорим о погоде, - предложил Колин с самым беспечным видом.

– О, да! — невесело закивала фрей. О чем им еще говорить?

Тепло, спокойно и вино греет кровь. Немного кружится голова, и мягкий хмель убаюкивает страхи и обиды, изгоняет сомнения, умиротворяет, как умиротворяет усталость доброго труженика.

– Сколько потребуется времени научиться?

– Завидуешь?

– Завидую, - признается фрей. — Но осознаю, это произойдет не завтра и не послезавтра…

– И не послепослезавтра и даже не неделей позже. И не волшебством и не обманом.

– Но когда?

– Точно не сказать. Прилежание помноженное на желание овладеть знаниями. Плюс наработка опыта.

– Но мы редко встречаемся!

– Кому прописаны три ложки отвара в день, вряд ли выздоровеет, выхлебав бочку в один присест.

– Хочется быстрее, - сокрушалась фрей.

Тринитарий постоянно долдонил, уметь выслушивать людей. Их не придется спрашивать, сами все растрепят. Только слушай.

Быстрей понятно. Учиться не мед хлебать. Надоест. А хочется чего? Встать вровень со святыми? Вершить недоступное простым смертным? Вознестись не по прихоти Небес, а собственной волей? Что же, мы стоим не только на костях предков, но и на эшафоте амбиций.

– Уже достаточно. Хотеть, - выверил Колин правильность фразы, не нагружать фрей излишними мыслями и не подталкивать к ним. Ему нужен Крайд, а не помощница. И не любовница. И не жена. Никакая иная женская ипостась. Разве что святая. Подложить другим.

– А если не получится?

– Обратимся к Всевышнему с молитвой.

Она промолчала кощунству, признав тщетность подобного обращения. Но унгриец удивил её еще раз.

– И если хотенья не убавится, тогда возможно чудо, - и мысленно добавил.

Заверяю, как человек, поднаторевший в их производстве.

Арлем не мигая, уставилась на Колина, требуя говорить, помочь окончательно выбраться из дебрей страхов, в которой себя загоняла.

– Всякий путь долог и труден. Нужно много трудов и любви.

– Ты так сказал любви…., - нехорошо оживилась исповедница.

Я про другое, фрей. Совсем про другое!
– готов Колин

задавить в зародыше фантазии Арлем.

– Как не покажется странным любви, - попробовал объясниться унгриец и увести фрей с опасной тропы личностных привязанностей. Он согласен быть наставником, учителем, вдохновителем, но не объектом вожделений.
– Есть два чувства, которым любые преграды нипочем. Любовь и ненависть. Вот на них и следует опираться в своих делах.

– Совместить несовместимое?

– Мы из этого по большей части и состоим. Из несовместимого и противоречивого. Видеть, вычленять что-то ошибочно. Это как с монетой. У нее две стороны, но монета-то одна!

Арлем мелко кивала, соглашаясь с ним, окончательно приходя к какому-то важному для себя выводу. Не удивительно, ей столько наговорили! Она столько услышала!

– Ты странный Колин аф Поллак.

– Да-да! Иголками забавляюсь. Инквизитор! — подбросил он ей идейку. Ухватит? Нет? Он не отчаялся. Не один посев не дает всходы сразу.

Время душевных и доверительных бесед еще не пришло. Фрей обнадежилась, когда-нибудь оно непременно наступит, и Поллак откроет ей старательно скрываемое. Колин рассчитывал до душещипательных откровений не доводить. А если такое, счастье грянет, это будет первый шаг к краху их отношениях и соответственно Крайда ему не видать.

В ближайшем будущем можно плутать столь же отчаянно, как и в недавнем прошлом. А пока достаточно посидеть в тепле, послушать писклявую виолу, почти дремать, под баюканье незамысловатой мелодии.

Перепоручив фрей заждавшейся служанке, Колин быстро, а затем убавив шаг, направился к каналу. Свернул в одну из улочек, в другую. После долгих и умных бесед всегда хотелось действовать. Без оглядки.

С этим надо что-то делать, - ощущал Колин небывалое вдохновение, оторвать кому-нибудь голову.

Трое утюжили одного. Душевно утюжили. Унгриец влетел в потасовку не раздумывая. Хрястнул в зубы первого подвернувшегося. Тот дернул головой, шарахнулся спиной о забор и сполз, зацепившись воротником за острый верх штакетника. Моргал глазами и пытался сообразить, отчего вертится мир. Сглотнул кровь с куском языка. И только потом ощутил обжигающую боль во рту.

Колин уклонился от плюхи в ухо. Хорошей такая плюхи, тяжелой и резкой. Ответил тем же, свалив нападавшего в грязный снег.

– Ах, ты ж! — переключился с жертвы на её спасителя последний боец.

Унгриец засветил мужику между глаз. Тот шмякнулся на задницу, попробовал подняться. Не стоило и дергаться. Добили. Приложив по ребрам. Дух выбили, что из подушки пыль.

– Спасибо, саин, - благодарно пыхтел избиваемый.

– Пожалуйста, - ответил Колин и врезал бедолаге в челюсть.