Дождь Забвения

Рейнольдс Аластер

– Когда мы уже заканчивали работу, когда шары проверяли и готовили к отправке, повсюду шмыгали дети. Они постоянно ходили за мной. Но с тех пор как сгорела фабрика, я их больше не видел. Надеюсь и не увидеть до своей кончины.

– Они напугали вас? – спросила Ожье.

– Однажды я заглянул одному в лицо. Очень хочется, чтобы в моей жизни такого больше не случилось никогда.

Ожье подступила к старику:

– Мистер Альтфельд, я понимаю, как вы боитесь этих детей. И совершенно правильно делаете. Они очень опасны и без колебаний убьют, если потребуется. Но мы не работаем на них. Напротив, делаем

все, чтобы сорвать их планы.

– Значит, вы еще глупее, чем я думал. Если у вас есть хоть толика здравого смысла, прекратите и уезжайте домой.

– Нам нужен след, – сказал Флойд. – Назовите адрес. Этого хватит. И мы исчезнем.

– Но появятся они!

– Если поможете, мы остановим их прежде, чем они доберутся до вас, – пообещала Ожье.

Альтфельд издал короткий, похожий на кудахтанье смешок. Обещание его, очевидно, не убедило.

– Хотя бы скажите, где завод! – велел Флойд.

– Я вам не скажу ничего. Если уж вы сумели добраться до меня, не сомневаюсь, что успешно продолжите расследование и без моего участия.

Флойд нашел в себе силы, о каких и не подозревал, и вздернул немца еще выше, сняв воротник с решетки. Затем перехватил его за талию и поднял так, что вся верхняя часть туловища нависла над бетоном пингвиньего обиталища.

Альтфельд взвизгнул от страха.

– Скажи! – прошипел Флойд. – Говори, или сброшу!

Ожье попыталась оттащить Флойда, но тот уже был сыт по горло ложью и увертками. Ему было наплевать, насколько испуган Альтфельд и в какой мере причастен к заговору. Флойд думал лишь о Кюстине и о том, как кричала в вагоне спящая Ожье.

– Ты, подонок, говори адрес, а то скормлю птицам!

Немец захрипел, будто у него начался припадок, и выдавил:

– Пятнадцать… Дом пятнадцать.

Флойд опустил его – и тот навалился спиной на решетку, обмякнув.

– Хорошее начало, – похвалил сыщик.

Когда они вернулись в отель, было уже слишком поздно ехать в район фабрик, где располагался концерн «Каспар металз».

– Утром возьмем такси, – решил Флойд. – Даже если не найдем никого, чтобы переговорить, наверняка после пожара осталось что-нибудь полезное для нас.

– Альтфельд всего не рассказал, – произнесла Верити. – Что именно он утаил, я не знаю, но он точно не выложил всего.

– Думаешь, он знает что-нибудь про «серебряный дождь»?

– Нет. Уверена, о «дожде» он знать не может. Я уже говорила: здесь просто нет производственной базы для создания «серебряного дождя». Металлические шары – часть чего-то другого.

– Наверняка связанного с «дождем». Думаю, стоит нанести герру Альтфельду новый визит с целью выжать из него что-нибудь еще.

– Лучше оставить его в покое. Он всего лишь запуганный старик.

– Они все такие. Но кто-то же знает больше. Альтфельд работал с контрактом. Тот, кто непосредственно занимался производством, стоял у станка, наверняка лучше представляет, для чего нужны шары. Ведь почему-то потребовалось очень точно соблюсти размеры. Завтра поедем на фабрику; может, найдется новый след. Ты сказала – чтобы немного пожить в отеле, денег хватит.

– Да, но мы не можем оставаться здесь вечно. Во всяком случае, я не могу. Мне необходимо ко вторнику вернуться в Париж. А это значит, надо сесть

на ночной поезд завтра вечером.

– К чему такая спешка? Мы же только утром приехали.

– Я должна вернуться в Париж. И не нужно расспросов.

Они вышли пообедать в семь вечера, доехав на поезде С-бан до Фридрихштрассе, а потом пройдя назад вдоль берега Шпрее до скопления ресторанов у недавно отремонтированного Рейхстага. Заказали карривурст, оказавшийся очень неплохим, к нему шоколадный торт и с аппетитом съели, слушая препирательства пожилой баварской пары, пытающейся вспомнить имена всех девятнадцати правнуков. После гуляли по Берлину, и Флойд услышал музыку, доносящуюся из окна подвального бара, цыганский гитарный джаз, – такой едва ли звучит нынче в Париже. Ожье согласилась посидеть полчаса в баре перед возвращением в отель. В зале было светло, дымно и шумно – на улицу выплескивалась лишь малая толика музыки. Флойд взял для Ожье бокал белого вина, себе заказал бренди. Прихлебывая, пытался оценивать оркестр как можно беспристрастнее. Играл квинтет: с тенор-саксофоном, роялем, контрабасом, ударными и гитарой. Исполняли «Ночь в Тунисе». Гитарист – молодой энтузиаст с пальцами хирурга, в очках с толстыми линзами, – был очень неплох, остальным требовалось еще малость подучиться. Флойд печально подумал, что, по крайней мере, это нормальный джаз-банд.

– Любишь такую музыку? – спросил он у Ожье.

– Не то чтобы очень, – ответила она смущенно.

– Гитарист работает на отлично, но с этими ребятами он связался зря.

– Верю на слово.

– А, так тебе не нравится джаз вообще? Или просто этот стиль? Ничего страшного. В мире столько людей, у всех вкусы разные.

– Да, – произнесла Ожье значительно, будто он сказал что-то чрезвычайно глубокомысленное. – В самом деле разные.

– А какая музыка нравится тебе?

– Вообще-то, никакая.

– В самом деле?

– Да, – подтвердила Верити. – У меня нет музыкального слуха. Джаз, не джаз – мне все равно.

Флойд допил бренди и заказал новый. Джаз-банд взялся мучить Гершвина, «Кто-то следит за мной». Дым сигарет висел над столиками неподвижными кольцами, словно безумный монохромный закат в облаках.

– Сьюзен Уайт была такой же, – сказал Флойд.

– В чем?

– Бланшар говорил, что никогда не заставал ее слушающей музыку.

– Это не преступление. И к тому же откуда он знал, чем она занимается? Он же не следовал за ней повсюду.

– У нее в комнате было радио и патефон, но никто не слышал, чтобы там звучала музыка.

– Не спеши с выводами. Я всего лишь сказала, что у меня нет слуха. Был ли он у Сьюзен, я не знаю.

– Ладно, пойдем отсюда, – решил Флойд, возвращая на стол порожний стакан. – У меня от дыма слезятся глаза, и не хочется, чтобы мои слезы приписали воздействию здешней музыки или публики.

Они вернулись в отель на метро. Вежливо пожелали друг другу спокойной ночи. Флойд лег на кушетку, не снимая брюк и рубашки, и укрылся одеялом – было зябко. Но заснуть не смог. В трубах гудело и булькало до трех ночи. Сквозь щель между занавесками были видны мигающие цифры у основания памятника покорителям Эвереста. Флойд думал о спящей Ожье. Как же мало он знает о ней – и как много хочется узнать.