Дождь
Шрифт:
Наконец миссионер умолк. На мгновение воцарилась тишина, потом он сказал:
— А теперь прочтем «Отче наш».
Они прочитали эту молитву и вслед за ним поднялись с колен. Лицо миссис Дэвидсон стало бледным и умиротворенным. На душе у нее, видимо, было легко и спокойно. Но доктора и миссис Макфейл внезапно охватило смущение. Они не знали, куда девать глаза.
— Я, пожалуй, спущусь поглядеть, как она себя чувствует, — сказал доктор Макфейл.
Когда он постучал к ней, дверь открыл Хорн. Мисс Томпсон сидела в качалке и тихонько
— Почему вы встали? — воскликнул доктор. — Я же велел вам лежать.
— Мне не лежится. Я хочу видеть мистера Дэвидсона.
— Бедняжка, зачем вам это? Вы не сможете его убедить.
— Он сказал, что придет, если я за ним пошлю.
Макфейл кивнул торговцу.
— Сходите за ним.
Они молча ждали, пока Хорн поднимался наверх. Дэвидсон вошел.
— Извините, что я попросила вас спуститься сюда, — сказала она, мрачно глядя на него.
— Я ожидал, что вы пошлете за мной. Я знал, что господь услышал мою молитву.
Секунду они глядели друг на друга, потом она отвела глаза. Она смотрела в сторону все время, пока говорила.
— Я вела грешную жизнь. Я хочу покаяться.
— Хвала господу! Он внял нашим молитвам!
Он повернулся к Макфейлу и торговцу.
— Оставьте меня наедине с ней. Скажите миссис Дэвидсон, что наши молитвы были услышаны.
Они вышли и закрыли за собой дверь.
— Мда-а-а! — сказал торговец.
В эту ночь доктор Макфейл никак не мог заснуть; когда миссионер прошел к себе, он поглядел на часы. Было два. И все-таки Дэвидсон лег не сразу — через разделявшую их деревянную перегородку доктор слышал, как он молится, пока сам наконец не уснул.
Когда они встретились на следующее утро, вид миссионера удивил доктора. Дэвидсон был бледнее, чем обычно, и выглядел утомленным, но глаза его пылали нечеловеческим огнем. Казалось, его переполняла безмерная радость.
— Вы не могли бы теперь же спуститься к Сэди? — сказал он. — Боюсь, что ее тело еще не нашло исцеления, но ее душа — ее душа преобразилась.
Доктор чувствовал себя расстроенным и опустошенным.
— Вы долго пробыли у нее вчера, — сказал он.
— Да. Ей трудно было остаться одной, без меня.
— Вы так и сияете, — сказал доктор раздраженно.
В глазах Дэвидсона засветился экстаз.
— Мне была ниспослана величайшая милость. Вчера я был избран вернуть заблудшую душу в любящие объятия Иисуса.
Мисс Томпсон сидела в качалке. Постель не была убрана. В комнате царил беспорядок. Она не позаботилась одеться и сидела в грязном халате, кое-как зашпилив волосы в пучок. Ее лицо распухло и оплыло от слез, хотя она обтерла его мокрым полотенцем. Вид у нее был неряшливый и неприглядный.
Когда доктор вошел, она безучастно посмотрела на него. Она была совсем разбита и измучена.
— Где мистер Дэвидсон? — спросила она.
— Он скоро придет, если он вам нужен, — кисло ответил доктор. — Я зашел узнать, как вы себя чувствуете.
— А,
— Вы что-нибудь ели?
— Хорн принес мне кофе.
Она беспокойно посмотрела на дверь.
— Вы думаете, он скоро придет? Мне не так страшно, когда он со мной.
— Вы все-таки уезжаете во вторник?
— Да, он говорит, что я должна уехать. Пожалуйста, скажите ему, чтобы он пришел поскорее. Вы ничем мне помочь не можете. Кроме него, мне теперь никто не может помочь.
— Очень хорошо, — сказал доктор Макфейл.
Следующие три дня миссионер почти все время проводил у Сэди Томпсон. Он встречался с остальными только за столом. Доктор Макфейл заметил, что он почти ничего не ест.
— Он не щадит себя, — жаловалась миссис Дэвидсон. — Он того и гляди заболеет. Но он не думает о себе.
Сама она тоже побледнела и осунулась. Она говорила миссис Макфейл, что совсем не спит. Когда миссионер уходил от мисс Томпсон и поднимался к себе, он молился до полного изнеможения, но даже и после этого засыпал лишь ненадолго. Часа через два он вставал, одевался и шел гулять на берег. Ему снились странные сны.
— Сегодня утром он сказал мне, что видел во сне горы Небраски, — сообщила миссис Дэвидсон.
— Любопытно, — сказал доктор Макфейл.
Он вспомнил, что видел их из окна поезда, когда ехал по Соединенным Штатам. Они напоминали огромные кротовые кучи, округлые и гладкие, и круто поднимались над плоской равниной. Доктор Макфейл вспомнил, что они показались ему похожими на женские груди.
Лихорадочное возбуждение, снедавшее Дэвидсона, было невыносимо даже для него самого. Но всепобеждающая радость поддерживала его силы. Он с корнем вырывал последние следы греха, еще таившиеся в сердце бедной женщины. Он читал с ней Библию и молился с ней.
— Это просто чудо, — сказал он как-то за ужином. — Это истинное возрождение. Ее душа, которая была чернее ночи, ныне чиста и бела, как первый снег. Я исполнен смирения и трепета. Ее раскаяние во всем, содеянном ею, прекрасно. Я не достоин коснуться края ее одежды.
— И у вас хватит духа послать ее в Сан-Франциско? — спросил доктор. — Три года американской тюрьмы! Мне кажется, вы могли бы избавить ее от этого.
— Как вы не понимаете! Это же необходимо. Неужели вы думаете, что мое сердце не обливается кровью? Я люблю ее так же, как мою жену и мою сестру. И все время, которое она проведет в тюрьме, я буду испытывать те же муки, что и она.
— А, ерунда! — досадливо перебил доктор.
— Вы не понимаете, потому что вы слепы. Она согрешила и должна пострадать. Я знаю, что ей придется вытерпеть. Ее будут морить голодом, мучить, унижать. Я хочу, чтобы кара, принятая ею из рук человеческих, была ее жертвой богу. Я хочу, чтобы она приняла эту кару с радостным сердцем. Ей дана возможность, которая ниспосылается лишь немногим из нас. Господь неизреченно добр и неизреченно милосерд.